ИВЛ | Главная | Совместное (Zella & Marstem) | «In Deserto» |
|
Прости, мой друг, что сны не о тебе. 11.11.01 |
Итак, время прошло, тайны раскрыты. Скучно. Вопрос «зачем?» за ненадобностью эволюционирует (или деградирует?) в вопрос «как?». А небо в том же безмолвном спокойствии ждёт от своих детей поступков и слов, достойных его глубины.
Реальность как маньяк крадётся следом, ни на секунду не позволяя расслабиться и забыть об опасности. Я боюсь обернуться и взглянуть в её горящие безумием янтарные глаза.
«Время прошло»?.. Откуда нам знать? Мы просто зафиксировали себя в некоторой точке. Так что: «Итак, время настало!» – имеет не меньше шансов на существование.
Великий Программист допустил много ошибок и не собирается их отлаживать. Но порой программа начинает действовать даже и не близко к тому, что в неё закладывалось изначально – и совсем необязательно при этом она должна зависнуть. (За такой шанс Программиста можно даже полюбить – если, конечно, не задумываться о возможности вложения и такой способности. Что ж, у каждого своё чувство юмора.) Но, опять же, всё это – всего лишь догадки и предположения, результат интерполяции обобщённого опыта, полученного вследствии несколько увеличенного восприятия и – богатой фантазии.
Оглядываться на небо – значит, НЕ двигаться дальше. Только наплевав на него, появляется шанс хоть как-то к нему приблизиться – к его безмолвному спокойствию с позиции «НАД». (Но всё же – «смотреть ещё выше»…)
Вопрос «как» ещё не раз станет вопросом «зачем». Как и обратно. «Вперёд» или же «Назад» это движение – а так ли это важно, пока движение есть? Что есть «начало» и что есть «конец» у того, что имеет форму окружности?
Только всё равно – СКУЧНО!..
Ну что ж… Тогда остановимся ненадолго передохнуть. А когда обжигающее дыхание в спину станет невыносимым, наберём побольше отравленного воздуха в наши лёгкие, смело и резко обернёмся – и покажем реальности, ЧТО же есть настоящее безумие, встретив её пронзительным в своём веселье смехом…
«Я без любви, без слов и не у дел»…
Что-то здесь не так…
P.S. Спасибо за рисунки и буквы.
2 P.S. Этот бред, если не самоуничтожится через …, – сожги и забудь.
М.
13.11.01
2-я пара (спал ночью 4 часа)
Что такое безумие? Нам ли (не)знать? Я сомневаюсь в самой себе – почему? Сколь банально уже сомнение – а не видят ли шизофреники мир таким, каким он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО является, мы же ошибаемся, живя в созданном нами самими королевстве кривых Зеркал. Стоит всё ж помнить – разбиваясь, зеркала могут смертельно изранить, да и понравится ли нам то, что ЗА Пределом? Помнишь, в Матрице: «Если бы ты знал, что ТАК будет, ты бы взял красную пилюлю (или синюю? цвет не помню, но это и не важно)?» И я всегда думаю над тем, хотела бы я на самом деле видеть прячущееся зазеркалье. Ведь не зря, наверное, кто-то отгородил наш вольерчик не просто сеткой-решёткой, а непрозрачным стеклом, чтобы мы
а) не видели, что там, снаружи
б) развивали своё самолюбие, глядясь в свои отражения, сделанные кривыми зеркалами, Великими и Мудрыми – или глупыми и ничтожными.
А там, за зеркалами, всю эту бессмысленную беготню наблюдают… ну, используя терминологию Стругацких, Странники. Или, как у Пелевина: Кормушка-Поилка, Страшный Суп. «Этот мир является пиратской копией. При обнаружении сообщить производителю.»
Итак, киска, представшая перед тобой картина мира является типичной для человека с маниакально-депрессивным психозом и неявно выраженной суицидальной паранойей. Результатом контент-анализа и различных тестов является определение автора как асоциального элемента с депрессивным уклоном и тягой к одиночеству.
Ты – компьютерщик, Я – псих…олог. Каждому своё. Но рада, что ещё есть, о чём поговорить и помолчать. И вообще.
Насчёт «Вперёд»–«Назад» славяне, я думаю, сказали бы – посолонь и противосолонь – не одно и то же. Так что, милый, суди сам. Даже в окружности есть направление движения. Хотя, если смотреть иначе – может ли часть колеса крутиться вниз с тем, чтобы противоположная не крутилась вверх? (прошу прощения за помарки – очень интересные опыты на людях проводили)
Не у дел… На самом деле так оно и есть. Какие у меня дела, кроме учёбы и дома? Никаких. Совсем. Даже в общественной жизни собственной группы не участвую.
Без слов… Все мои слова – лишь чёрные кружева на бумаге. Кому под силу понять их узор, понять закономерности сложного сплетения? Так и получаюсь – немая Даная.
А насчёт – без любви… Просто – нет. И всё. Что было – ушло. Или забылось. Или недоступно. Нечего желать – нечего жалеть.
На этом всё.
|
Всё. Отплакала зима, |
P.S. Скука – состояние ума, располагающее к тому, чтобы придумать что-то интересное, чем себя занять. Могу уверить – Гёте писал от скуки, а не от идеи, хотя она и была, но – рождённая скукой.
Так что есть ли чего нам страшиться? Кроме, конечно, крадущихся шагов за спиной. Обернусь я или нет – зависит от концентрации летучих отравляющих веществ в том воздухе, что набираю изорванными лёгкими в треснувших прутьях рёбер. Хватит ли мне этого на предсмертную эйфорию? Не знаю.
13.11.01
Я (счастливое число)
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Что сказать? Я ЕСТЬ, и больше ничего нет, а это значит, что мой мир стоИт – и стОит того, чтобы не быть увиденным теми, у кого глаза, как потные липкие ладошки.
Я доигрываю последний акт трагикомедии, и лишь маленький поворот колеса Сансары отделяет меня от НЕ-бытия. Ну подтолкните ж его кто-нибудь! К сожалению, вряд ли это кому-то под силу.
Реальность уже дышит мне в затылок горячими вздохами, но я не сгибаюсь, даже чувствуя её острые когти на своих плечах. Чем я не рыцарь в тигровой шкуре?
А ведь и правда, на рыцаря я мало похожа. Да и на охотника на слонов тоже. Мои слова не большие и неуклюжие (хотя слоны очень даже «уклюжие»), они скорее похожи на полуптиц-полурыб. В том и трагедия, что среда их обитания не определена. Они задыхаются на земле и захлёбываются в воде. Но зато ОНИ ЛЕТАЮТ!!!
Бред сивой кобылы… Это мои дети, какие-никакие, но для меня – самые лучшие на свете. В каждом ребёнке есть что-то от родителя, но, родившись, он становится самостоятельным существом, и с тех пор судьбы отцов и детей начинают плавно, но неумолимо расходиться.
Комедия же во мне самой. Я – паяц с тысячью лиц, забывший, какое из них – настоящее. Что может быть смешнее?
Слова внезапно кончились.
Сны скончались.
Пожалуйста, Requiem Моцарта.
Хм…
Я – гений, завидующий сам себе.
Я – глупец, стыдящийся сам себя.
ТатьЯна.
«Венди, I can fly!» – непонятно почему произнесла полуптица-полурыба за секунду до того, как жующие попкорн зрители смогли лицезреть последовавшую за смачным звуком шлепка кляксу, появившуюся на грязной драпировке сцены и обделавшую их с ног до головы приторным киселем.
«Эх, болезная», – вздохнул старец на заднем ряду. И посчитал нужным добавить: «Мать её!» – затем вернулся к своему прежнему занятию – созерцанию свежего номера Playboy’я.
Колесо дёрнулось, пытаясь совершить очередной оборот, но, издав скрежещущий стон, не сдвинулось с места. Давненько же его никто не смазывал.
Тогда на сцену изящно выходит молодая, ослепительно красивая девушка. У неё короткие чёрные волосы. Её лицо – цвета полярных снегов, со скупо, но очень удачно подчёркивающим белизну лица, нанесённым макияжем. От правого глаза начинается маленькая татуировка, имитирующая след – вытекшей капельки слезы или, может, крови. На ней чёрная потрёпанная косуха и множество металлических браслетов. Её сапоги – шедевр экспрессиониста, воплощённый в золотой вязи. Сзади невесомо колышутся два прекрасных – опять же чёрных – крыла. Она окидывает зал скользящим взглядом, и на губах её появляется лёгкая улыбка.
«Здравствуйте», – молвит она. – «Я – ваша Смерть. Режиссировать дальше буду я.»
На заднем ряду из-за журнала раздаётся хмыканье. Но старичок продолжает читать и не показывать лица из-за журнала. Может быть, он прочитал что-то забавное?
Откуда-то начинает негромко играть лёгкая мелодия, и с первыми же её аккордами все остальные зрители внезапно замирают как на стоп-кадре – каждый в своей последней позе, не успев спозировать, – зрелище не из приятных. И только улыбающаяся девушка в центре всего этого, шелестящий бумагой седой помятый старик, несколько нечётких теней, неуловимо для глаза носящихся между рядов, да красный ручеёк оставшегося неизвестным существа, разбившегося в прологе, продолжают своё движение в потоке времени.
Вдруг откуда-то с краю раздаётся громкий зевок. Кто-то с длинным hair’ом, не дающим разглядеть лицо, неспешно потягивается, снимает наушники, из которых вырывается нечто похожее на то, что любящие раскладывать всё по полочкам люди называют то ли блэк-, то ли дэт-металлом. Он встаёт и оглядывается, продолжая тихо зевать и потягиваться. Вот он, наконец, замечает улыбающуюся, давно уже ищущую его взгляд девушку, и от его сна не остаётся и следа. Он встречает её взгляд, улыбаясь в ответ.
«Здравствуй, любимая», – произносит он давно заготовленные слова.
Старик, наконец, отложив журнал, отхлёбывает из вытащенной из-за пазухи бутылки, окидывает взглядом окружающее пространство, задержавшись чуть дольше на девушке и хайратом парне, затем усмехается и, смачно сплюнув, шаркающей походкой направляется к выходу.
Колесо прекращает бесплодные попытки сделать ещё один круг.
Сцена заполняется неизвестно откуда взявшимся туманом.
Занавес.
P.S. Меньше спишь и видишь сны – больше видишь НЕ-сны? Или же больше грязного плагиата? А, неважно.
P.P.S. Найди здесь нас…
20.11.01
Из сонного царства – неспящему.
Вся жизнь – лишь сон неведомого бога. Что плоть? Лишь бренная мечта. Судьба – лишь нищий старец у порога, сума его почти пуста.
Мои сны обретают реальность и живут вместе со мной в полуразрушенном доме моего тела. Только в них я чувствую себя настоящей. Я спасаю любимую девушку, я убиваю и колдую. Разве может серая реальность сравниться с ярким миром грёз? Судьба-скупердяйка кинула гнутый грошик, гордясь своей феноменальной щедростью, а мы довольствуемся тем, что есть, ведь иметь больше можно только украв – а сие карается законом. Да, знаю, есть ещё работа, но что-то слишком мало наглядных примеров людей, обогатевших работой над собой. Я ведь говорю не о материальном достатке…
Что ж, занавес раздёрнут, и кто не спрятался – я не виноват. В ложах засели снайперы, в окопах зрительного зала – смертники, на галёрке – артиллерия. Из оркестровой ямы несутся торжественные звуки гимна Апокалипсиса, в суфлёрской будке похмельный бог коряво диктует нам слова и жесты. Когда же рухнет постылое здание театра, и призрак оперы обретёт свободу?
Пощады просит обессилевший паяц, а в несуществующие окна стремится заглянуть растапливающее болотные мороки солнце. Нет, ему не найти лазейки, если только какая-нибудь птица-камикадзе не пробьёт собственной грудью дыру в железной крыше. И тогда, влившись единственным тонким лучиком, солнечный свет затопит скоро весь этот склеп, и в золотом сияньи будут танцевать кадриль мириады пылинок – или это прах, крематорный пепел?
Я уйду из этого балагана. Когда-нибудь, как-нибудь, но я найду способ вырваться отсюда. Может, я – та самая птица, что стремится из темноты – во тьму (потому что вряд ли я пробью своей грудью путь к солнцу) тысячезвёздной ночи. Утро когда-то наступит, и хлынет свет в пробой, но это уже будет не моя заслуга.
Боюсь лишь, что и бездонное небо – крыша, стекло микроскопа, в который наблюдает за нашим тщетным копошением нерадивый лаборант-Господь. Да, вот она, моя паранойя. «Знаете, доктор, мне кажется, что за мной всё время наблюдают.»
Я устала играть, но не могу вырваться из замкнутого круга. Имидж теперь работает на меня и, как асфальтовый каток, сглаживает все неподходящие ему неровности моей натуры. Попасться в собственный капкан – как же обидно и глупо.
И чувствуется тогда, что я сама – девушка в потрёпанной косухе, стоящая в гнетущем одиночестве на пустой сцене, под нацеленными в темноволосую голову взглядами – двустволками, шарящими, как лазерные прицелы, в поисках ахиллесовой пяты.
Лишь одни глаза не преисполнены жаждой убийства и холодным любопытством. Но кто это? Может, просто мимохожий человек… Но я пользуюсь вниманием, пытаясь рассказать за короткие мгновения случайного перекрёста взоров всё, что могу сформулировать, облечь в доступные чужому пониманию формы. Театр одного актёра – и одного зрителя.
И так – для каждого, кто действительно заинтересован. Жаль, их так мало. Они – как редкие звёзды в окутанном смогом небе мегаполиса. Когда-нибудь и эти глаза закроются, унеся с собой частицу памяти обо мне.
Наверное, я бездарный актёр…
Из сонного царства – неспящему:
И мои сны когда-нибудь закончатся.
ТатьЯна.
21.11.01
Каждая вещь имеет свой смысл, каждое слово имеет своё значение, которое может замещать вещь. [Из лекции по возрастной психологии] |
Сказ о чёрном соболе и золотом хорьке
Было это в стародавние времена, когда дни были длиннее и тени светлее, когда на каждом дереве сидело по соболю – потому что никто на них не охотился, когда люди ещё не носили маски, а про актёров и слыхом не слыхивали.
В один замечательный день, когда солнце радостно пронзало светозарными копьями янтарное, истекающее смолой тело соснового бора, в Соболином лесу объявился внезапно чужак, незамеченный сначала из-за своей похожести на яркий солнечный лучик. Золотой Хорь быстро скользил между ветвями, рассыпая искры от сияющей шкуры, пока навстречу ему из сплетения хвои не выпрыгнул хозяин окрестных угодий Чёрный Соболь, или, как звали его млеющие от длинного гибкого тела молодые самочки, Соболёк.
Ощерясь и яростно глядя друг на друга, два великолепных хищника кружили в рыжей опавшей хвое и, наконец, схватились, завязавшись в тугой узел смертельной битвы.
Солнце пошло на убыль, красные стрелы его всё хуже разгоняли подступавший к самым стволам деревьев мрак, и в вечерней тени раздался последний крик Соболька. Золотой Хорь, вцепившись длинными зубами в палевое горло и кинув за спину безвольное тело противника, побежал дальше сквозь осиротевший лес, на окраине которого его поджидал первый Охотник…
А бессмертная душа Соболька вознеслась в эфир, чтобы тут же упасть капелькой на темя новорождённого младенца. Соболёк умер – Соболёк родился.
Рядом же, с разницей в несколько часов, родился Золотой Хорь.
Всемогущая Судьба решила повеселиться, посмотреть на то, что сделают два умерших врагами.
Шли годы, Соболёк вырос стройным и удачливым, Золотой Хорь сидела на пороге и расчёсывала длинную русую косу. Однажды Соболёк принёс к порогу Золотого Хоря груду искристых шкурок бобров и взял её замуж.
В первую брачную ночь Собольку приснился странный сон о битве под пронзёнными солнцем соснами. Проснувшись, он обвил длинной косой шею Золотого Хоря и сильно потянул… Наутро пришли братья Золотой и убили Первого Убийцу.
Судьба продолжала веселиться.
Они сошлись в кровавой сече, лишь один раз взглянув друг на друга поверх холодной стали.
Судьба продолжала…
Палач и жертва, инквизитор и ведьма, протестант и католик, Моцарт и Сальери, еврей и нацист…
Судьба смеялась.
И вот Соболёк идёт по остывшему асфальту города, который стоит на месте того леса, где он умер в первый раз. Тёмноволосую голову тревожат неясные образы прошлого (грядущего?). Одесную меряет шагами тротуар Золотой Хорь…
23.11.01
|
ВЕЧЕР Марстему, которого я знаю Вечер, налитый в бокалы искристым шампанским, 24.11.01 |
|
* * * Марстему, которого я не знаю На душе как камень – 24-25.11.01 |
|
НА СВАЛКЕ Зелле, которая меня знает Сброшенный чьей-то холодной безличной рукою, 4.12.2001 |
|
* * * Зелле, которая меня не знает Философским камнем 4.12.2001 |
|
© Zella, текст, иллюстрации © Marstem, текст, оформление |