Форум «Полной луны»:

Круги на воде

Круг 3

Кит:

Легенда о волке

От заснеженных предгорий
Я шагаю в неизвестность.
Здравствуй, край фантасмагорий,
Очарованная местность.

Кем я встану из осколков?
(Камень, ножницы, бумага…)
Вольный сын степного волка,
Ученик седого Мага…

Кровью глаз налИтых сила –
Не ответ, но суть вопроса.
Ты о помощи просила…
Не дразните альбиноса!

Отзвук вечного напева –
Перезвон твоих запястий,
Ты – Танцующая Дева…
Захотелось Волку счастья.

Я стучался в дверь легенды,
И ползли пустые толки
О чудесном танце Гленды,
О бесстрашном белом Волке.

Что мне пыль дорог и слякоть –
Твердо верил я в победу.
Невозможно Деву спрятать,
Если Волк идет по следу.

У бездонного оврага
Я смотрел в лицо бессилья,
Вспоминал уроки Мага –
Волку требовались крылья.

И взлетали ночи птицы
Из бойниц высокой башни,
Только где же Черный Рыцарь?
…Древний старец кровью кашлял…

Вот кто, Дева, твой мучитель…
Как тяжка моя победа.
Ты прости меня, Учитель,
Я тебя сегодня предал.

Струны судеб рвет крещендо,
Глупый Волк, к чему отвага?
Не тебя целует Гленда –
Руки умершего Мага…

Что доносит нам легенда?
Нет в любви безумной толка.
Приказала леди Гленда
Ослепить бродягу Волка.

И теперь ее напевы –
Волчье горькое проклятье:
Не увидеть больше Девы
В развевающемся платье.

Лед сердец слезами тает,
Кто безгрешен, пусть осудит.
Только Волк о том не знает –
Гленда больше не танцует…

Александр Филатов (http://polnolunie.baikal.ru/me/index.htm):

Эххх… Время распахнуто… В какие края занесло…

Хотя в каждой легенде есть доля легенды. А в каждой победе – доля победы.

Однажды, осторожностью не встреченный,
Решил я приоткрыть свои глаза
И обнаружил прежде незамеченных
Семь странников, летящих в небеса.

И был поманен радужными взорами
Семи из фантастической игры
Скитальцев, воспаривших над просторами,
Людей, насквозь пронзающих миры.

Скучая в бледном контуре реальности,
Мы жили и ловили некий кайф,
Не замечая странной изначальности,
Что слово «fly» сокрыто в слове «life».

Полета ослепительное таинство –
Не мистика, не вымысел и ложь
Для отыскавших истинное равенство:
«Ты веришь, и поэтому живешь!».

И я, отбросив прежнюю привязанность,
Пустился за скитальцами вослед,
Которых манит странная обязанность:
В пространствах странствуя, нести огонь и свет.

Менял миры я до изнеможения,
Но вдруг в одном прекрасно неземном
Был поражен идеей погружения
В реальность, оказавшуюся сном.

Вопрос поставив истины и ложности,
А также сложности и простоты,
Себя уверил в полной невозможности
Существования подобной красоты.

И голос страха вымолвил с сомнением,
Что в слове «fly» скрывается и «lie»,
Вернуться – стало лучшим бы решением,
Ведь, коль не веришь – стало быть, прощай.

«Прощай!» – в ответ услышал я от странников, –
«Решенье принято», – они сказали мне –
«Не будешь бесконечности избранником» –
И растворились в звездной вышине.

А я остался мнить в оцепенении
Среди огня холодной красоты,
Что разобьет удел уединения…
А, впрочем, – это тщетные мечты.

Ведь в полном одиночестве оставленный,
Я жду теперь решение Творца,
Как мирозданьем памятник поставленный
Тем, кто решился,… но не до конца,

Кто, покорив вершину изначальную,
Поверил, что за нею только дно.
А, значит, мне, кончая жизнь печальную,
Останется, наверное, одно:

Лишь броситься в пучину без смущения,
Где свет, хотя померк, но не иссяк,
С надеждами, что в новом воплощении,
Не будет Дар отброшен просто так…

З.Ы. Белые волки тянут путь свой долгий к твоим глазам… (Шутка)

Ольга Афраймович (http://afraimovich.narod.ru):

Сердце хочет знать все… Зачем оно идет во тьму – в неизвестность, насыщенную привкусом рока, приближением горя… «я – чья-то кровь и плоть, все сделала не так, но может быть, любовь простит меня такую…»* Кто ты, когда теряешь глаза, куда теперь смотрит Сила, жившая в них? Танцуй, Гленда, все равно танцуй – горе глубоко, сердце глубоко, боль раскроет нас, как волшебный ларчик, и кто увидит в нем только «ящик Пандоры»?

*Елена Фролова

Ольга Афраймович:

Вот еще одна легенда о волке…

1

Я зачерпну из лужи,
Вылью, что было в блюдце.
Жди, говорю, и слушай,
И не сбивайся с пульса.

Я о своем с собою,
Не напрягая голос.
Уговорили – с боем.
Приговорили – к соло.

Только мешает стрекот
Мысли – она одна лишь, –
Ты не ищи упрека.
Я о своем. Ты знаешь.

Правда, ну разве силой
Держат кого незрячим?
Не о тебе просила.
Не о тебе и плачу.

2

Вздрогну во сне глубоком
Как от удара гонга:
Было: к больному волку
Кто-то привел ягненка.

Жертва – с такого луга,
Что ко всему готова.
Знаю, что по заслугам.
Было, и будет снова.

Будто и час условлен…
Кто говорит, что дети
Как за паек и кровлю –
За маяту в ответе?

Просят – где сразу бедно,
Ищут – где сразу скучно,
Или в саду заветном
Дарят плоды поштучно?

Сразу – так полной мерой!
Веришь: плодов даритель
Даже больной химере –
Неравнодушный зритель.

Плакать – так плачем вместе,
Сев на краю дорожки.
Ехать – так честь по чести,
Чтоб зазвенели дрожки!

Где виноватых ищут –
Там, где тепло и сухо?
Разве такая пища –
Зрению или слуху?

Долго ли отогреться…
Малость, какая малость,
Если больное сердце
До смерти не сжималось

Следствием – чьей причины?
Чур, на сегодня хватит:
Кто им внесет лучину?
Кто за ночлег заплатит?

3

Впрочем, и там зверинец
Тот еще – да без толку.
Выйдешь – как на витрине,
Тут уж завоешь волком.

Рвется – где сразу тонко –
Да ничего не ниже…
Кто – твоему ягненку
Раненый глаз залижет?

Стыд ли возьмет бесстыжих –
Горе ли огорошит?
Пить – так до дна и выше,
Жить – так никак и больше.

Пей (ни к чему вопросы,
Скуп, кто питья не принял) –
Вдруг да прозреешь (нонсенс!) –
Будешь прозрачней Грина.

Только во взгляде волчьем
Кротость – белее мела.
Вдруг (или сразу?) Впрочем,
Это не наше дело.

Тот не ломал извилин,
Кто не искал дороги, –
О, как тебя манили
Песенки-недотроги!

Песни, где сразу звонко –
Солнце алмазы нижет…
Кто – твоему ягненку
Раненый глаз залижет?

4

Я о своем не спорю –
Мне ни к чему безгрешность.
Видишь, какое горе…
Слышишь, какая нежность…

Агнец с подбитым глазом –
Боже, какая жалость…
Ну же, хоть оба сразу! –
Боже, какая малость…

Вот и весна – теплеет,
Да не видать проталин.
Ты не проси елея
У закаленной стали.

Пусть не узнаю брода,
Пусть берега размыло,
Я не могу – в угоду,
Я говорю – как было.

Рвется – где сразу тонко,
Звонко – где сразу дали…
У моего ягненка –
Голос твоей печали.

Алексей:

Воспринимается прежде всего «многомирье»… все остальное воспринимается при втором-третьем прочтении, поэтому:

Пунктирная черта бетонною стеной
Воздвигнется меж тем и этим миром
Здесь будет смрад, удушье, сырость
Все остальное – за невидимой чертой

А после «мир исчезнет меж трех сосен»
Замрут давно пустые поезда
Из крана выльется последняя вода
Уйдет последний, кто играет в DOS’е

А за пунктирной пеленой чужого сна
Смеется существо другого плана
Ну вот, теперь тебе нирвана
Ну а ему теперь весна…

Marstem:

«Несварение мяса у волка, и у птицы боязнь высоты…»

Остановка. Вот так вот – приехали…

И срочно нужно что-то – уже что угодно – чтобы, как минимум, остаться. Срочно – прежде чем придёт безответное «а зачем?», прежде чем решишь, что остановка – конечная, трамвай заржавел…

То ли это, что мне нужно?
Мой ли это путь?
Повторите-ка все дружно,
В чём же ваша суть.
Я попал сюда случайно,
Ветром занесло.
В разных весях я отчаянно
Мерил ремесло.
Сколько было перекрёстков –
Потерял я счёт.
Многие познал подмостки –
Сцена, эшафот.
Я винил и был хулимым,
Но всегда один.
Я любил и был любимым,
Но теперь всё – дым.
Я столь часто обжигался,
Что боюсь порой,
Где огонь во мне остался?
Есть ли ещё зной?..
Вот, я к вам попал случайно,
ДоверЯсь ветрам,
И с надеждою печальной
Я внимаю вам

Marstem:

…Только Волк о том не знает – Гленда больше не танцует. Волку место ныне в стае, волку слово ныне – всуе. Не осталось сил бороться, остаётся – утопиться (камень, ножницы) в колодце, и победа – летописцу…

Он по городу шёл одиноко
И засеивал серый асфальт,
Хоть и знал, что не будет в том прока,
Но вела полоса его в даль.

Он в отравленных городом лужах
Из бумаги пускал корабли,
Он грел спичками зимнюю стужу,
Перечёркивал мелом нули,
Динамитными шашками двери
Ненавидимые открывал,
Штыков лесу улыбкою щерил,
А потом приглашал всех на бал.
И купались все в ласковом свете
Полосы, что вела его в даль,
И ночами не плакали дети,
И палач загонял в ножны сталь…

А потом он стоял на карнизе
И пытался внимать небесам –
Небеса в своевольном капризе
Расписали дары по часам.

Он, наверно, читал много сказок,
Он по книгам учился летать,
Он из тех, кто здесь не был ни разу,
Он рождён, чтобы вечно мечтать.
Он смотрел этот мир как ребёнок,
Или, может, он был дураком:
Тот смотрел на него с фотоплёнок
И смеялся, грозил кулаком…
Но по-прежнему свято он верил:
Во всех сказках хороший конец.
И однажды он крылья примерил…
И та сказка была – и конец.

И пришла непосильная ноша,
Он вдруг понял, внимая вослед:
Ведь не важно «плохой» иль «хороший» –
Важно то, что её больше нет…

И теперь он стоит на карнизе,
Ржей железа в ладони согрет,
И смеётся, и влага на ризе;
Принимает солёный обет.
Вот рассвет незаметно подкрался,
На асфальте восходит трава…
Крылья срезанны кружатся в вальсе
Полосы, что когда-то вела.
А он кроется звёздною лаской,
И звенят в голове бубенца:
Никогда не начну больше сказку –
И не будет у сказки конца

… (гнетущая тишина)

(«Эй, режиссёр, а сейчас, может, самое оно время, чтобы немножко вот так…»)

Танца угли уж остыли – только волк о том не знает. «Дык, без глаз почувствуй Силу!» – вылез кто-то из джедаев…

Моя голова – как шар,
Смотри на меня из неба,
Смотри, отмерзает пар,
Смотри, мне вернулась вера!
Эй, кто набросал здесь снег?!
Закину сейчас обратно!
Кто выйти забыл из рек?
Побью вас козырной картой!
Скажу вам сейчас про… но
Я больше не шар, я – губка.
Несётся весь мир в окно,
Питает… Эй, где здесь рубка?!
Опасно, грядёт гроза.
Куда капитан… весь вышел?
Смотри же в мои глаза –
Да, ты, та, что там, на крыше!
Откуда в тебе та боль?
Та… Господи, это больно.
Ладонь до кости, путь вдоль…
Закрой же глаза, довольно!
Что ж, боже, дай шторы век –
Что сам себе взял когда-то…
Блин… Кто набросал здесь снег?
Закину сейчас обратно!

И опять заляпан глянец… Только волк о том не знает. Где-то там зовут на танец, где-то бусы рассыпают… Волку ныне соль – на рану, ни о чём теперь не знает: что за тайна в пепле храма, что за бусы рассыпают…

D

Ольга Афраймович:

Ни о чем теперь не знает, с новым годом, с новым адом – кто-то бусы рассыпает… ничего ему не надо! Кто же в ком болит и бредит… Гленда в волке, старец в Гленде? Поражение в победе? Летописец ли в легенде?

Болишь во мне – или светишься?
Горишь во мне – или мечешься?
Без спроса шаги твои слушаю,
Подарков твоих мне не надобно –
Сорокой-воровкой нескладною,
До слез на сияние падкою,
Монетки блестящие крадены,
И жжет сторона оборотная…

И когда иссякают силы – тебя уже нет. Нет, что-то осталось – но этому «что-то» лучше бы исчезнуть совсем, прекратить эту муку, эту слепоту, эту неизвестность… Новая маленькая смерть почти ничего не меняет – ты опять рождаешься слепым…

Ни тени, ни слова, ни шороха –
Гора отсыревшего пороха,
Молитвой моей безголосою
Четыре стены сотрясаются…
Слепыми, нагими, тверезыми
Такие на свет появляются.

Только волк о том не знает – он не один… Если бы знал – увидел бы не глазами, как от каждого идущего отлетают маленькие шарики, похожие на шарики ртути – мысли и чувства, потери и осмысления – шарики соединяются в каком-то другом пространстве, и все мешается за краем легенды, где теперь кто?

Об этом знают только зеркала.
И тот – до пересохшего колодца
Идущий. А развилка солгала,
Для смеху. Выбирать и не придется.

Так я несу любимую беду –
Под сердцем, как священного младенца,
И в самом зазеркальнейшем году
Младенцу будет негде отогреться.

Не понимая – рвется голос – ртуть
Себя же повторит и растеряет.
Так ртутный шарик из груди да в грудь
Твою на расстоянье попадает.

Об этом знают только зеркала
И тот, кто любит – с тем же свойством редким
Не обмануться, если боль лгала,
Читая мысли, родинки и метки.

Ни успокоить, ни убить, – скользя
По меткам. А полюбят – даром,
Как дети, если выразить нельзя,
Как любят ночь и старую гитару…

Не понимая – рвется голос – ртуть
Себя же повторит и растеряет.
Так ртутный шарик из груди да в грудь
Мою на расстоянье попадает.

Об этом знает… знает… кто-нибудь.

И мир исчезает, растворяясь в бескрайнем снежном мареве, исчезают герои и летописцы, ножницы и бумага, храм и танцующие…

Если бы снегом до крыши мой дом занесло –
Ждать бы тогда у окна, торжествуя поминки:
Исчезновение старой до зуда картинки,
Исчезновение мира за мутным стеклом…

Размыкается круг – жаль, что не навсегда,
Разрушается мир – жаль, что не без следа,
А за ним, как ни тщусь, пустота.

О распахни, о помилуй, дорога длинна –
Снова искать оправдания собственной тени?
Не пожалею уставшую от пробуждений
Вечную девочку возле слепого окна:

Лишь добавить огня, и притворства чуть-чуть,
Бить себя по рукам и клевать себе грудь,
А зачем это было – забудь.

Сколько отдашь за грошовую эту войну,
Сколько закланий и жертв возвратится обратно?
Слух – это дар из даров, раз глуха – виновата:
Гордостью всей – непомерной, ненужной – тону.

Это горлом идет исторгаемый яд,
Это тают снега, это близится март,
Слышишь – громче и громче – набат…

Это не страх, это – стыд за потерянный зов,
Жалкая смерть в ожиданье инструкции свыше,
Чтоб, научившись молчать, наконец-то услышать
Собственный голос – тишайший из всех голосов.

Marstem:

«Тихо и грустно, и я целую тебя в губы…» (Zella)

…Собственный голос – тишайший из всех голосов – кричащий на все лады.

Фиолетовый, Синий, Голубой, Зелёный, Жёлтый, Оранжевый, Красный…

Уходит последний трамвай,
И кто-то бежит вслед за нами,
Ещё один сброшен за край
Реальности злыми руками.
Поют внутри те, кто успел,
И за упокой все их песни,
От груза оставшихся тел
Становится совести тесно.
Знаком всем старинный закон:
Две линии, что параллельны,
Как рельсы, на коих наш дом,
Всегда будут длиться раздельно.
Теория без доказательств –
Она ещё не аксиома.
Да только вот груз обязательств
Зачем нужен? Выкинь из дома!
Поставили к стенке Мечту,
И сделали стенку ту красной.
А девочка слепнет в шкафу,
И звёзды стремительно гаснут.
Кресты вдоль дороги на рай
И хор нескончаемой боли
Всех, кто не успел на трамвай,
Всех, кто не нашёл своей роли.
Кондуктор играет отбой –
Никто его снова не слышит,
Любуемся только собой.
А девочка вышла на крышу.
И плавно трамвай наш скользит,
И рельсы под нами замёрли.
Кондуктор, зачем делать вид –
Напрасно ведь давишь на тормоз?
Кто смотрит в глаза – значит, враг…
Но рельсы замкнут в бесконечность.
А девочка делает шаг –
Последний рассвет с собой в Вечность.
Кондуктор, забудь тормоза,
Я выпрыгну так, не помеха,
Пойду открывать нам глаза.
Я в поисках Ч человека…

И – ты просыпаешься. Тебе опять приснился кошмар.

Комната. В ней зеркало – оно показывает каждого тем, кто он есть на самом деле, и сразу же смотрящий и по эту сторону стекла превращается в того, какой он в этом зеркале. Почти все в этом сне – а в комнате всегда много людей – подойдя к зеркалу, превращаются в каких-то гротескных уродцев, остаётся собой только одна маленькая девочка – ты её не узнаёшь, хотя она кажется тебе смутно знакомой… А самым последним к зеркалу подходишь ты сам.

И ничего в нём не видишь…

И ты спешишь проснуться – прежде, чем исчезнешь.

И ты просыпаешься – в Мире Прохожих. И ты сам в нём прохожий.

Ты видишь в нашем шкафу
Скелетик, сжимающий флейту?..

Доброе утро. Закутайся потеплее – здесь зима, она здесь всегда. Зима обетованная.

Собственным дыханием согреешь свою пустую ладонь

Ольга Афраймович:

Мертвы снежинки после Рождества,
Лениво им на белое ложиться…
Как странно мне, что я еще жива,
Но страшно, что не стану суетиться,
А если вкруг оси своей кружиться –
Калейдоскопом детским голова,
Ссыпаются тяжелые слова,
Такие мертвые, что после Рождества
До самой Пасхи хочется забыться.

Как просто мне бывает воскресать –
Как сбросить гарь последней сигареты,
Не страшно даже ласки недобрать –
Сам черт меня боится не согретой,
И, если верить в прежние приметы,
Недолго мне осталось умирать…
Мне, право, больше нечего терять –
Картинки сыплются, пока рукой подать
До лампы электрического света.

Мертвы снежинки – мертвые слова,
Лениво им на белое ложиться…
Не странно вам, что я еще жива,
Но странно, что не стану суетиться,
А стану вкруг оси своей кружиться –
Калейдоскопом детским голова,
Там мерзлый снег и белые слова,
Такие мертвые, что после Рождества
До самой Пасхи хочется забыться.

Ты просыпаешься – ты опять не исчез. Боль ходит по протоптанным тропинкам твоего пустующего тела, где снова и снова идет снег. Зверь ходит по скрипучему двору, вдыхает снег – выдыхает сказки. Сказки тают, как снежинки, касаясь твоего лица. Ты забываешь… Сны отступают – ты боишься заснуть, ты можешь увидеть новый кошмар – уж лучше так…

То ли вправду,
То ль задаром мерещится
Как безумная беда
В море плещется?
Закружи – не отпускай –
В звездном неводе,
Слез несметных жемчуга…
Эка невидаль.

Нить серебряную тку
В утро раннее,
Не роняй меня от губ –
От дыхания!
Звуки всенощного бдения
Скликаются,
А круги да по воде –
Разбегаются…

В свете тихая, стою
Завороженно, –
Как заброшенный приют,
Дар непрошеный:
Так далече водит ночь
За бессонницей…
Шелестит веретено.
Спать – не хочется.

Нить тянется – не дотянется. Сказка начнется – не закончится. Что-то вспомнится – не дотронется. Только донесется иногда (то ли ветром, то ли собственным голосом): «Все хорошо, любимый»…

Отодвигая прочь обыденную снедь,
Вниманье стынет, новизны не предвещая –
Так неподвижно, что пора окаменеть
И дочерпать себя, прощаясь и прощая…
Остаться солью, обернувшейся на крик –
Беззвучный крик, как будто лопнули преграды –
На дом заброшенный, на высохший родник,
На возвращение, которому не рады:

«Все хорошо, любимый, сердце глубоко.
Пролей печаль свою над сном его острожным.
Но в глубине ему и тихо, и легко…
За зрение цена не невозможна».

Не нужно многого, достаточно посметь:
Чем улыбается, скажи, приговоренный
Смотреть на медленную-медленную смерть –
И, погружаемый под тяжестью влюбленной,
Корнями пробует уже из-под земли,
Не закрывая глаз в отчаянье бесстрастном,
Как образ вечного прощания болит –
И знаешь, тьма его по-прежнему прекрасна:

«Все хорошо, любимый, сердце глубоко.
Пролей печаль свою над сном его острожным.
Но в глубине ему и тихо, и легко…
За зрение цена не невозможна».

Под солнцем выжженными листьями шуршит,
Что нету горшего терпения и ласки,
Но я клянусь тебе золой моей души,
Что это – выстоит к обещанной развязке,
Вбирая сумерки и шепоты в коре –
Сухое дерево, созревшее для яви,
Для тайны спрятанной, как мошка в янтаре,
Который кто-нибудь когда-нибудь расплавит:

«Все хорошо, любимый, сердце глубоко.
Пролей печаль свою над сном его острожным.
Но в глубине ему и тихо, и легко…
За зрение цена не невозможна».

(Песня>>)

Marstem:

Всё хорошо, любимый… Слышишь – шелест…

Слепые пальцы тянутся к лицу.
Они – бездомный под дождём котёнок,
Скребущий коготками по крыльцу.
Не понимает ничего спросонок,
Промок, продрог, на лапках его грязь,
Всё кажется последствием ошибки…
И пролагает путь свой, доверясь
Наитию и звуку – звук улыбки…

Утро раннее сменяется утром поздним – и уже никуда не деться от лучей солнца, пробивающихся в щели плотных штор, и картинка на экране – рябит, мерцает и, наконец, исчезает совсем, уступив место… солнцу? пустоте? отчаянной в попытке заполнить пустоту игре воображения? или…

Тепло в моих ладонях –
Дыхание Тебя.
Твой вздох в моих ладонях…
Преддверие дождя
И утренней прохлады,
И ярких снов конца,
И павшего в осаде
Иллюзий всех творца…

Возвращаться в неизвестном направлении… Хочешь ты того или нет, а выбора у тебя нет: выбирать всё равно придётся. Можно выбрать всё – но в любом случае завтра придётся просыпаться опять. Хочешь ты того или нет.

И только круги – да по воде. Разбегаются. И – замыкаются. На нас. И всё по новой. И… кем я встану из осколков? Взгляд тяжёлый под повязкой… Пусть не белым – серым волком – но на тропке в нашу сказку…

«Эй, дебил-Иванушка, айда да за Жар-птицей! Захворала она без нас совсем.. А круг твой – так он всего лишь третий. Знатное число – да не последнее»

Александр Филатов:

Пустота? отчаянная, в попытке заполнить пустоту, игра воображения? или…

В сужающемся пространстве сгустившейся пустоты,
Не выходя из транса, я различил черты,
Я различил потоки, несущиеся извне, –
Значит, настали сроки, назначенные не мне,
Но существу, в котором я – только верхний слой.
Слева сплелись в узоры отблески силы злой,
Перевернувшей знанье о доме, где воплощен.
Бездною мирозданья я встречен и поглощен.

Взрывы взметнулись справа, криво взмывая вбок
Здесь, рассуждая здраво, не расплести клубок
Терпких противоречий, прежних «не может быть!»,
Давящих мне на плечи, требующих забыть
Бывшее непреложным множество аксиом,
Ставших внезапно ложными – всем им пора на слом!
Сделанного прорыва пройден уж поворот,
Только играет гривой звездный круговорот…

Натянутая на тени подрагивает, летя
Люлька, а в ней младенец – Вселенной иной дитя.
И, в темноте мерцая, он в пустоту глядит,
Пристально созерцая ждущее впереди.

Движемся дальше? В круг четвертый?

Кит:

Не крестилась истово
На четыре стороны,
Мимо неба чистого,
Мимо храма горного
Долгий путь.

Злата ли не надо нам?
(Море – переливами…)
Пахли ночи – ладаном,
Горьким потом – дни мои,
Дым – свечами сальными,
Пеплом – одиночество,
Жить с тобой – неправильно,
Без тебя не хочется.
Смерти нет.

Жди меня, не спрашивай
Вправе ли надеяться.
Станут стражи башнями,
Белый лебедь – дЕвицей,
Ляжет пух полянушкой,
Тучей в небе – вороны…
Что проспит Иванушка,
Счастье разворовано
Не вернуть.

Злата ли не надо нам…
Вправе ли надеяться?
Жить с тобой неправильно,
Станет лебедь дЕвицей…

Эх… Интересно было… :))

февраль 2004