Zella

ВЧЕРА

Ну конечно же, всё вчера начиналось с Ветра. А кто мог в этом сомневаться? Он появился как чёртик из табакерки – чёрная куртка, синий шарф, слегка небрит и поразительно холодноглаз… Я прокляла тот день в своей жизни, когда стояла на залитой солнцем площади и беспомощно смотрела на приближающуюся ко мне гибель. И вот, кончается октябрь, и выпадает снег, и я безнадёжно влюблена, поставлена на колени, зацелована холодными губами, отвергнута, почти убита – и соблазнена, тут же, в ночном снегу, на острове, среди камней и бетона; жестоко изнасилована, страстно любима, лишена покрова невинности, брошена и забыта, как сломанная кукла, остывающая в разорванных одеждах на берегу реки… И проводивший меня до автобуса монстр говорит: «Забудь». Тоже мне, грёбаный царь Соломон! Всё пройдёт, и это тоже… Ошибся.

А стервятники уже кружат над трупом моей девственности, они чуют запах крови и хотят насладиться ею – насытиться всем, что только я смогу им предоставить. Но мне всё равно, мой палач ушёл, забрав с собой моё испечённое на углях сердце, и тело моё теперь не принадлежит мне, я вышла и оставила его на берегу реки.

И этим пользуется голубоглазый арлекин в шапочке с кисточкой – приносит куклу домой, кладёт с собой под одеяло, греет и учит быть. Поит водкой, кормит солёными огурцами, рассказывает истории и поёт песни про семь самураев. Но стоит ему покинуть это тело, как оно снова остывает, неспособное хранить тепло, и мысли о Ветре кристаллами льда в глазах – колют чужих, нездешних. Арлекин повисает на стене моих трофеев, пронзённый этими кристаллами, пришпиленный ими как молодой бражник – мёртвый. Мёртвый во мне. Он просит, но он не услышан, и он уходит, закрыв лицо, а друг его Ветер смотрит на меня с укоризной.

Но когда-то же будет весна… Мне можно надеяться, Ветер? Я не гляжу на него, но я пишу о нём, и мои строки ранят тех, кто их слышит, болью, и они познают дыхание Ветра. А снег уже тает, и стигмы мои рубцуются. Я хожу по мокрым улицам, развеивая клочки голубых писем к нему, ненавижу свой дневник за память, хочу выжечь прошлое, но сезон охоты только начался, и каждый день почему-то становится вчерашним. На меня обращены глаза, а в глазах – истина, и чьё-то участие готово для меня. Чужая жена, чужой муж, они смотрят на меня одинаково, мне хочется этой добычи, двойного успеха, но они слишком хороши, и мне так жаль их. Так жаль… Они будят меня, я просыпаюсь ото сна, я пытаюсь не вспоминать о Ветре, который есть смерть, и обрести воскрешение, а мне протягивают руку, ждут меня. Мне ничего не остаётся, как только приходить. Потому что меня ждут. Я прихожу, я сижу на ночном подоконнике, я курю, ем пересоленную рыбу; что-то, кажется, должно случиться – звонок в дверь, мысли о другом, крошащиеся кирпичи… Слишком много знаков вокруг. Я выхожу замуж в пене жёлтых лилий, я беру в свидетели брата крови, я беру в священники брата крови, я беру в мужья… кого-то неизвестного, но где-то я уже видела это лицо. Склонённое в моим коленям. С песней обо мне в думах и губах. С крылатыми ресницами. Кто та птица, неосторожно подстреленная мной? Её перья отныне на моём шлеме – дорогой мне не-памятью султан. Глаза, в которых кукла стала Королевой…

Но время проходит, проходит и уходит, всё мимо и мимо. Я сижу на берегу, оно течёт, а берег становится всё более судьбоносным. Здесь для меня был Ветер, теперь я вижу чью-то спину, и мне так страшно посмотреть в лицо, потому что это я, отражённая. Но я сама заглядываю в своё лицо и говорю мне «Привет». И тут уже никуда не деться, а в час ночи отключают на городских улицах фонари, и мы бредём, спотыкаясь, к нашему обладанию друг другом, ещё незнакомые, не захотевшие друг друга, но знающие, что этого невозможно избежать – просыпания вдвоём по утрам, горьких слов, фальшивой свободы, с которой хочется остаться, даже если это больно. Ветра почти нет в моей голове, и я так благодарна, но это ведь ненадолго, потому что – свобода, как она была необходима нам обоим, и сентябрь чёрен как ворон… Я пью, я плачу, за этими слезами нет Ветра, есть другой, тот, что я, и вошедшее следом за ним зло. Зло большое, доброе, нежное, любящее, ожидающее моего прихода к нему, а я не могу, не могу… Прости меня, Зло.

Потом сумбуры, слишком взрослые люди, карамельные мальцы, сломанные руки; они мелькают в калейдоскопе, не оставляя следа, кроме тоненьких надрезов – всё же битое стекло, но я уже и не помню, только были выходные, пиво с яблоками, водка с кровью, антидепрессанты со скандалами, и кто-то из-за меня сидит в дурке, а я холодная, мои имена вырезают на венах, меня ждут, но больше это уже не действует, и я не стану приходить… Сумасшедшая жизнь, мир как бусина скатился с нитки моего восприятия, и я не могу найти его. С самого рассвета день вчерашний, он даже не ждёт ради приличия полночи. Я чувствую боль, такую страшную, дикую, и наркоз напалмом по венам, но молюсь я только ему, Ветру, потому что он боль бОльшая – помня о нём, я перестаю бояться, и сердце моё успокаивается. Оно успокаивается, успокаивается до того, что перестаёт биться, но я прихожу в себя в реанимации, с порванными иглами венами, молчащая, снящая себе димедроловые сны, болеющая, а мне приносят белые розы, и из живота торчат трубки…

На каждый кризис есть антикризис. Я смотрю. Опять смотрю. И начинаю говорить по телефону с кем-то, в чью реальность трудно верить. За окном опять зима – откуда она только берётся? но это не тот вопрос, что мучает меня, и я отмечаю новый год с миражом, голосом по телефону, который сидит на моём диване и поливает стекло бокалов шампанским. Так наступает новый век, новое тысячелетие… И всё равно всё превращается во вчера. Мы лежим на кровати под холодным объективом, поцелуи теряют смысл, потому что я не хочу, не хочу, не хочу! увековечивать память о том, кто этого не стоит, кого не захочу вспоминать и думать о нём, ведь он только эпизод из моей не-жизни без Ветра. Отсутствие смерти не есть жизнь… И трофей украшает стену, на которой есть гораздо более достойные, чем он, экземпляры. Голос в телефонной трубке угасает. Обрыв связи.

Закрыв лицо, я учусь ненавидеть. А за мной кто-то в свою очередь начинает охоту. Кто-то, слышавший обо мне, желающий узнать, я ли реальность, я ли бог, я ли осколок. Но я риск, я рок, я кусаюсь и царапаюсь, я раздираю кожу до крови, чтобы посмотреть, а есть ли там, внутри, то, что мне так необходимо сейчас. Капли брызжут, спина похожа на бенгальского тигра, но это всё не то, фальшивка, сусальное золото, палёный сидр, крепкое пиво – всё ненастоящее, дурацкий Роман, перетекающий ни во что, потому что он даже и не начинался. Я слишком занята, чтобы позволять себе отвлекаться на пустяки. Шкура на пол, шкура на дверь, голова над притолокой. Кажется, я уже не помню всех, мой дневник сожжён, и тут я снова вижу Ветра, он припоминает мне всю цепь, я горю от стыда, ведь я только ему обещанная…

И вот, я ненавижу. Ненавижу ждать, и когда не выполняют обещания; ночные звонки и неожиданные визиты. Плохую игру, слухи, прозрачную откровенность маленьких городов, отсутствующие глаза в разговоре, фальшивые улыбки и настоящие признания в любви. Проникновенные речи мужчин после секса, дурацкий вопрос «Тебе было хорошо?». Горький шоколад, внезапные прикосновения, поцелуи на людях. Звонки в пустой дом. Отключенные мобильники, слова «Я позвоню», выдохшееся пиво, жалость, банальность, навязанные разговоры. Глупые лица телеведущих, плохую рекламу, одинаковую одежду и носатых девушек. Недосоленные орехи, сломанные ногти, белый цвет, ветер, Ветра, невыигрышные лотерейные билеты. Иногда ненавижу себя, молчащий телефон, одиночество и отсутствие сладкого… Я научилась, потому что меня так хорошо учили, натаскивали, показывали. Я, наверное, теперь профессионал, и, если нужно, я сама могу научить ненавидеть, ведь это так просто, ведь это единственно то, что должно быть.

А иногда происходит то, чего не должно быть. Вальпургиева ночь оборачивается для ведьмы бесшабашным шабашем; я пью в первый раз коньяк, мёрзну, бегаю на шпильках, чувствую себя настоящей развратницей. А ещё ведьма влюбляется, и влюбляются в неё. Я сижу на самом краю, я жду проснувшегося, но он не мой, и мне это грустно в первый раз, мне не нужен очередной трофей, и почему-то именно от такого я жду больше, чем от всех остальных, но он далёк, он звёзден, он просто будет мечтой. Единственный, кто мог бы меня попросить оставаться навсегда – и я бы так и поступила. Но не было шанса – ни у меня, ни у него. Невозможность быть вместе. И я плюю сквозь зубы, учусь материться, ведь так бывает только по велению судьбы, и мне бы лишние полгода назад, чтобы предотвратить неизбежность, но у меня их нет, всё украло вчера, которое, как вирус, распространяется по моей прожитой жизни… Я отступаюсь, я оставляю завоёванные территории, я даже подписываю акт о капитуляции. Машу былым платком – наверное, на прощание…

Но время проходит, проходит и уходит, всё мимо и мимо. И я начинаю предаваться безразличию, забываю о Ветре, забываю о смерти, забываю обо всём. Теперь я пишу письма, которые знают своего адресата, и получаю ответы. Но тут действительно всё слишком прозрачно. Я беру билет, я собираюсь, я хочу домой. Я прощаюсь с Ветром. Как странно – и он прощается со мной, пьём пиво, на речном трамвае холодно, и его рука на плече, его губы, его глаза… моя мечта? поздно, я думаю о другом, о чужом, и прошлое для меня уже неинтересно, но мне хочется попробовать, а почему же я три года ждала его, и я отвечаю на взгляд, на прикосновение, но разочаровываюсь, так сильно… Мои три года не-жизни, ради него, из-за него – они пустые, никчёмные, и вся эта стена трофеев, где на ледяных иглах так много людей, хороших и не очень, принесённых в жертву ему, моему недостойному идолу, от которого я отворачиваюсь и ухожу. Я отпускаю вас, мои птицы, теперь вы свободны. Вы могли проклинать его раньше, сейчас вы благодарите его, ибо за него вы были схвачены и убиты, и от него получили свободу и воскрешение.

Я вхожу, и стук колёс убаюкивает меня. Я покидаю свою порченую землю, чтобы не возвращаться. Мне нужно, чтобы мои дни были сегодня. Мне нужно, чтобы было завтра. Мне нужен тот, кто, сам не зная, уже ждёт меня на солнечной стороне.

21.3.2004