|
Они провели вместе ночь. «Несколько часов знакомства, а я уже…», – подумал он, глядя на неё, и сказал: «Я хочу, чтобы мы были вместе всегда». По-кошачьи потянувшись, она прошептала: «Всегда – это для нас слишком короткий срок», – и улыбкой обнажила клыки.
5.07.97
Волки станут людьми, Люди станут Богами, Боги станут Ничем. А из Ничего рождаются Волки. Рухнут столпы человечества, и колосс на глиняных ногах низвергнется в Ад. А Сын Человеческий будет взирать на его осколки со своего креста и улыбаться. Ибо спасутся не близкие к Богу (они и так спасены), а те, кто успел. Ибо внезапное – есть Истина, но обдуманное – есть Корысть. Мир людской зиждется на Золотом Тельце, которого зовут они Богом. Поздно каяться, ибо покаяние уже не спасёт их. Кровью своей они искупят грехи свои.
Матерь Божия, оплакивай Сына своего, ибо нет у людей жалости: распяв один раз, распнут и ещё. Зачем пришёл Он сюда? Они не хотят спасения.
Исмаэль.
21.07.97
Ты так близко – и так далеко. Мы смотрим друг другу в глаза. В твоих огненным морем разливается любовь. В моих – её отражение. Но я и ты – по разные стороны баррикад.
И нам хотелось бы быть вместе, но Судия здесь. Мы протягиваем друг другу руки; может, не хватает какого-то сантиметра, но наши пальцы никогда не соединятся, потому что Судия здесь.
Она между нами, иронично посмеивается. Она смотрит на меня, и я тону в лукавых глазах. Тону, тону… Судия всё так же смеётся.
И вот я уже ненавижу её. Ненавижу и люблю (или люблю – не знаю). Люблю и жажду. Жажду её смерти. Я не знаю, кто мне нужен больше – ты или она, и ты не знаешь – она или я.
Мы смотрим только на Судию, а она выбирает. Это её право. И она так прекрасна… Сколь мучительно ждать её решения, ждать, когда она выберет - не меня…
И она выбрала. Выбрала Бога-Волка. Принцип: «Третьего не дано» не сработал. Ты безвольно поник, спрятал лицо в ладони. Наверное, это был правильный выбор.
Я улыбнулась. Она улыбнулась в ответ. Я знала всё. Задолго до этого. Меня переполняла Сила, я смеялась, а Судия и Волк, повенчанные Временем, уходили в чёрную неизбежность. Так было нужно.
Ты опять потерял свою женщину.
А Судией осталась я.
25-28.09.97
Вот и всё. Я посмотрела на тебя и улыбнулась. Отчего ты так печален? Ende gut – alles gut.
Всё в жизни надо планировать. Учёбу, любовь, семью, детей, смерть. Даже в Хаосе есть какой-то порядок. Так и мы. Будильник прозвенел, я вышла на улицу и встретила тебя. Нелепо? Практично.
Мой единственный непрактичный поступок в жизни – то, что я сейчас разговариваю с тобой. Определённо – ты этого не ожидал. Белая роза и чёрный костюм? – элегантно. Заплаканное лицо – скучно. Прошу об одолжении: не надо рыдать над моей могилой, говорить: «Она была хорошим человеком…» etc… И оркестра не надо.
А сейчас мне пора умирать. Закрой крышку.
31.10.97
За окном бесновался ветер. Я ждала уже третью ночь, не гася огня, ждала стука в дверь и простых слов: «Это я».
Он так долго не появляется. В душе змеёй шевелилось беспокойство. Во дворе завыла собака, я вздрогнула и уронила зеркало. Самый крупный осколок отразил моё бледное лицо.
Утром в окошко постучали соседи. Что-то в их глазах… захолонуло сердце…
«Пятнадцати шагов не дошёл – у калитки умер; руки к доскам примёрзли». – Мужчина опускает голову, не выдержав пустого взгляда.
Вот он, мой ненаглядный. Дождалась. А помнишь, нашей клятвой было: «Даже смерть не разлучит нас». Даже смерть.
Жди меня.
13.01.98
Плакали ветры над Божьей могилой, и дожди омывали белые кости. Ждали-ждали, а его уж и нет. Идёт он по светлой дороге, по заветной лестнице всё вверх и вверх, и конца этому пути не будет. А она смотрит на него в магическое зеркало и плачет – не от боли, а от радости, потому что доля лучшая ему уготована. Ребёнок её спит в колыбельке, и одиннадцать добрых дядюшек охраняют его покой. Двенадцатый же где-то на перекрёстке, на ветви бесплодной смоковницы висит единственной уродливой смоквой, и проходящие плюют в почерневшее лицо. Шёл мимо один, с кровавыми ранами на руках и ногах, с дырой в груди до самого сердца, светлый как ясно солнышко, улыбнулся, сказал «спасибо» предавшему его, и оборвалась верёвка, упокоился самоубийца во прахе дорожном. Земля ему пухом. Зачем не верите Божьим Ангелам, говорящим вам, что он жив? Зачем ищите живого среди мёртвых? Тело его истлело, но дух нетленный пошёл по земле, даруя отнятое, возвращая потерянное, вещая о любви и справедливости. «Кесарю – кесарево, а богу – богово.»
Плакали ветры над божьей могилой, и дожди омывали белые кости. Кругом стояли сосны над последним его приютом. Скрыли дикие травы от глаз человечьих заветную тропку. Только ангелы знали, где спит Он, и роняли белые перья в быстрые воды реки у подножья кургана. Там ворон не каркнет, волк не пробежит, и никогда люди не узнают, отчего жарки здесь особенно яркие, словно вечный огонь на могиле Неизвестного…
10.08.98
Мне снился сон. Я видела себя в тебе, тебя во мне, и это было светом, смешанным с тьмою, будто ночь и день, как две огромные змеи, переплелись в агонии любви. Ты плакала в мои ладони слезами моих глаз. Я улыбалась твоими губами и обнимала себя. Мы взялись за руки (где твоя, где моя – не знаю) и пошли к змеиному столбу дня и ночи.
На его месте возник вдруг огромный костёр, и его жар настиг нас, опалил наши души, сжёг нашу плоть…
Мы умерли?
…Тепло и тихо. Темнота. Вокруг меня – моя маленькая вселенная. Я снова в утробе, но теперь чувствующая, знающая, помнящая. Я снова буду рождена.
Ты – моя мать.
15.09.98
Холодным ветром уносит последние мысли, последнюю память о лете, лете моих надежд.
Любовь умирала молча, как будто больной ребёнок, предчувствовавший разлуку с матерью и отцом.
Сначала мы просто молчали, потом стали реже встречаться, а в августе я сказала, что свет её в нас угас.
Я плакала этой ночью, но были холодными слёзы, лишь данью служившие богу, традициям и тебе.
17.09.98
Никого не любила как себя, и себя не любила как Его. Вознесла Его на пьедестал, помня «Не сотвори себе кумира», но для меня Он был даже не кумир, а сам Бог, принявший земное обличье.
Каждое его слово – Истина, и обмирало сердце, когда находилась смелость спорить о чём-то с этими губами. Я желала Его, и любила, и боялась, и думала: «Разве можно смотреть в эти глаза с расстояния поцелуя? Могу ли я осквернить собой его объятья? Нет…»
Один раз взглянул он на меня бесконечной темнотой зрачков в синеве божественных глаз и улыбнулся сияющей улыбкой…
Через месяц я стала его женой.
Так умирают Боги.
18.09.98
Молчание. Она подходит сзади и порывисто обнимает его, положив голову ему на плечо. Он стоит опустив безвольно руки, глядя в пол, никак не реагируя на её объятия. Она резко отстраняется, словно он обжёг её - холодом, обходит его и пытается заглянуть в лицо, смотрит на него снизу вверх, потом осторожно касается его руками, обвивая, скользит ими по его телу и прижимается к нему щекой. Он запрокидывает голову, разводит руки в стороны, закрывает глаза.
– Марк… – она прижимается к нему сильнее, прикладывая ухо к груди и пытаясь услышать, – твоё сердце…
Он опускает руки ей на плечи и тихо говорит:
– Ты слышишь – по крыше стучит дождь. Это небо плачет по нам, умершим…
Она, не слушая его, со страхом на лице и дрожью в голосе:
– Не стучит, Марк! Перестало стучать! – она отпускает его, и он навзничь падает.
Она стоит, оцепенев и не глядя на него. Потом поворачивает голову и, как будто только что увидела его, падает на колени и ползёт к нему, заламывая руки. Тормошит его:
– Марк, Марк!
Поднимает глаза, видит зеркало и себя в зеркале, глядит как заворожённая, с безумием в лице вскакивает, перешагивает через тело и кидается к зеркалу, начинает тыкать в него пальцем:
– Ты убила его! Ты, Елена! Погубила моего Марка! Елена Троянская, он мёртв, ты слышишь?!
Её крик замирает. Елена опять опускается на колени перед телом Марка. Свет гаснет. Становится абсолютно темно, и начинается песня «Nothing Else Matters».
Внезапно свет вспыхивает очень ярко. Никого нет, только посреди сцены стоит зеркало, завешенное белой шалью.
19.09.98
Господи!
Молчание.
Если бы жизни моей не жаль для тебя. Если бы тело моё тебе во хлеб. Если бы душу мою тебе во свет. Ни слова, ни взгляда – наперекор!
Молчание.
Любовь – тёмное небо. Звёзды – редкие встречи. Приди ко мне! Приди ко мне свыше, приди ко мне светлый – пусть ночи не будет!
Молчание.
Прости, я нарушила твой покой. Любил бы ты меня? Ждал бы? Нет. Ты создан из счастья, ты не умеешь страдать.
Молчание.
Если бы жизни моей не жаль для тебя!
Господи…?
Молчание.
20.09.98
В комнате была ночь.
Ты сидишь неподвижно в кресле, и пустые глаза словно зеркало отражают неясные тени.
Я вхожу и распахиваю плотные шторы. Солнце врывается в комнату, свежий воздух течёт сквозь открытое окно, пошевеливая твои волосы. В этом потоке света и ветра я оборачиваюсь к тебе с улыбкой счастья и весны.
Солнечные лучи разрушили иллюзию полутонов. Яркий свет не оставляет шанса ошибиться.
Ты мертв(а).
11.04.99
Мне хочется сказать тебе «Люблю!», но – ненавижу, ненавижу, ненавижу! И мне ли счастья пожелать тебе?! Да будь ты проклят! Я никогда (О, Господи, молю!) тебя не повстречаю на дороге, и, на пороге на своём тебя увидев (пусть будешь ты почти что мёртв), отправлю к чёрту, одарив порядочным пинком. Но (по секрету) с замиранием сердца жду звонка, улыбки, слова, и, встретив взглядом огненную бездну глаз, сгораю и молчу, и снова – ненавижу! За то, что не со мной; за то, что улыбаешься как другу; за то, что знаешь – и молчишь; за то, что любишь – и не хочешь! Не хочешь больно сделать – мне! Родившейся из боли… Да будь ты проклят! Проживи сто лет и никогда мне на глаза не попадайся. Нет, рядом будь…
Нет, ненавижу!
Осень’98
– Никому не понять, что с тобой нас связало. Сидишь напротив, смотришь внимательно и улыбаешься. Не люблю я твои глаза, хитрые, насмешливые и пронзительно-умные, и усмешку, словно прорезанную на смуглом лице. Читаю Марину Цветаеву, а ты спрашиваешь, что я хочу этим сказать. Цитирую Библию, а ты говоришь, что не веришь в Бога. И всё-таки ты живая, и я хочу увидеть это. Радость бывает рассудочна, боль – никогда. Хочу сделать тебе больно, чтобы ты крикнула, заплакала, показала, что живая, а не совершенная прекрасная кукла. Готов даже жениться на тебе.
– Это предложение? Я скажу «Да».
Осень’98
Никогда не верила тем, кто клялся жизнью. Верила тебе, потому что ничего для тебя не было святого, и не знала, что ты тоже клялся – другой, странной девушке по имени Лео, на крови и вере, Богом и собой, равняя Его и себя.
Узнала. Не плакала, нет: небо за всех нас плачет. Но взглянуть не могла и сказать не могла. Сама жизнью поклялась, вопреки презрению, что добуду тебя, хоть из пламени ада, или умру. Кто принял мою клятву? Не знаю, но был ответ, страшный как гнев Господень.
Хватило недели узнать, кто она. Хватило месяца, чтобы с ней познакомиться. Ты удивлялся, но знал, зачем я это делаю, и посмеивался, и говорил, что ничего у меня не получится. Я лежала на кровати, пронзённая лучами смеющихся синих глаз, и злилась – обладая твоим телом, я не обладала твоей душой.
Год прошёл. И вдруг я понимаю – не ты ей был нужен, а я. Моё тело, мою душу, мой голос и мысли – всё любила она во мне, любила меня, как ты её – издалека, выжидательно, мучительно. Озарение, как вспышка молний её зелёных глаз – люблю.
Пришла к ней, села напротив и смотрела пристально. Она смутилась, не знала, что сказать, и думала, что я опять от тебя, не хотела про тебя слышать, ведь ты ей не нужен. А я руки её взяла и сказала: «Прости, думала – его люблю, но даже в объятьях его вспоминаю твои кошачьи глаза, думала – ненавижу, потому и помню, но вчера поняла – «Кто он?», и теперь буду с тобой, если захочешь, умру, если прикажешь, уйду, если попросишь.»
Улыбкой белозубой сверкнула. «Ждала я тебя. Долго. И с ним познакомилась, потому что знала, что ты его не отпустишь и ко мне придёшь. Судьбой ты мне предназначена.»
Никогда не знала я более глубокого счастия, чем в тот момент. Кто из нас умер – не знаю, да это и неважно, но, очнувшись, я была одна, единая, тело и душа, душа и тело.
Теперь я обладала тобою полностью.
Лето’99
|
© Zella |