|
Фрагменты повести «Единый Гвоздь»
– Достали меня они, – начал дракон, закуривая сигару и пуская в потолок клубы дыма, – выйдешь вот так на солнышко полежать, в небо поглядеть, а он тут как тут. Выходи, кричит, биться, и обозвать норовит погаже. А что я ему сделал такого? Беру АКМ, выхожу. А он сидит на своей лошадке в латах, вылитая курица в фольге. Сначала я их из огнемета разогревал, но потом стало лошадей жалко. Зверюга-то ни при чем, ей и без меня не сладко. Выйду, пальну в него. А что он своей зубочисткой сделать может? Одних доспехов полпещеры валяется. Тебе, кстати, металлолом не нужен?
– Для меня люди делятся на две категории, – рассуждал дракон Ыа, ловко орудуя ножом и вилкой, – а именно на людей с бзиком и без. Человек без бзика живет, работает, отдыхает, копит барахло, портит девок, карьеру себе делает. Что еще надо? А человек с бзиком так не может. Этому нечто свое подавай. Одних в Христы тянет, других в диктаторы, третьих в дальние страны, четвертым нирвану подавай. И взаимопонимание между ними практически невозможно. Одет, обут, сыт, дом хороший, жена-красавица, дети: Чего еще надо? А он так не может, задыхается он от такой жизни. Ему надо в пургу, в стужу, в зной. Ему его бзик милее родной матери. И это у него в крови. Есть у него внутри кнопка, включающая бзик, и когда она срабатывает, обычный с виду человек начинает рваться на полюс или сидит ночами у пробирок. Такие люди творят историю, тогда как остальные не более чем точка приложения сил. Бзик же не дает покоя ни тем, ни другим. Для одних человек с бзиком – это тиран, сумасшедший, пророк, слуга дьявола. Его или боятся, или ненавидят, его восхваляют, но всегда мечтают убить, его убивают, чтобы потом, когда его бзик никого больше не раздражает, причислить к разряду богов. Люди с бзиком, надо сказать, отвечают им взаимностью. Для них в другом человеке важен бзик, а если ты человек без бзика, то ты никто, быдло, плебс, ноль, статистическая единица, с которой можно делать все… Что у нас на десерт?
– Вот скажи ты мне, земноводному: что вы так носитесь со своею духовностью? – спросил меня Ыа, разглядывая телепроповедника.
– Ну как же: – вопрос дракона застал меня врасплох, – духовность – это…
– Затрудняешься в определении? Я, честно говоря, тоже. В тех энциклопедических словарях, куда я заглядывал, этого слова вообще нет. Правда, я смотрел словари исключительно большевистского производства. Насколько я понимаю, духовность – это термин, означающий связь или отношения человека и Бога.
– Ну?
– Это я тебя спрашиваю, ну?
– Тебе не нравится духовность?
– А тебе она нравится?
– Духовность – это нечто высшее, что есть в человеке: – промямлил я, – каюсь, я мало интересовался вопросом духовности.
– Но вопросом нравственности ты не мог не интересоваться.
– Меня больше интересует безнравственность, особенно безнравственность красивых женщин.
– Изумительно! – дракон был доволен моим ответом. – А все почему? Нравственность, так называемая высшая нравственность, якобы заповеданная вам Богом, противоречит человеческой природе. Нравственность запрещает вам всё, что заложено в вас природой или Богом. Ваша природа любит поесть, поспать, от души позаниматься любовью, и что же? Все это объявлено смертными грехами, это безнравственно. Вы противоречите сами себе. Ведь если вы «образ и подобие» – то ваша природа Божественна, как и все ваши естественные потребности. Ваша же нравственность, которая, якобы, тоже от Бога, требует от вас отвергающего оборонительный инстинкт смирения, целомудрия, способного привести к психозу, и еще массу правил, перечеркивающих всю вашу природу. И если ваша природа – это подобие Божье, а нравственность – Его воля, то мы получаем Бога, ненавидящего свою природу, который, тем не менее, создает людей по своему образу и подобию, причем исключительно из любви к людям. Интересный получается Бог?
Возлюбленная индусского бога Шивы спросила как-то его: «Скажи мне, милый, в чем заключается твоя подлинная сущность? Что есть наша наполненная чудесами вселенная? Что составляет начало всего? Кто центрирует колесо вселенной? Что есть жизнь за пределами формы, которая пронизывает формы? Как можем мы проникнуть в это полностью вне пространства и времени, без имен и описаний? Избавь меня от сомнений.» И что ответил ей Шива? Он дал ей сто двенадцать практических упражнений и ни слова теории.
– Болт, – продолжал дракон Ыа, – весьма и весьма интересная штука. Зигмунд Фрейд тут кое-что объясняет, но у нас интереснее. Я буквально вижу, как на заводе в цеху по сборке комбайнов, а в принципе, неважно чего, молодой специалист, у которого голова еще забита всякой ерундой, пытается вкручивать пневматической отверткой болты в совершеннейшим образом не приспособленные для этого отверстия. К нему подходит умудренный опытом бригадир и говорит ему по-отечески: «Хорош, Санек, херней маяться. Смотри, как это делается». Затем берет в свои крепкие пролетарские руки кувалду и лупит ею, что есть сил, по болту. Никакой технологии, скажешь ты. Фигня. Те, кто эти отверстия делал, у них ведь руки под тот же болт заточены уже на генетическом уровне. Думаешь, как Левша блоху подковал? Тоже ведь кувалдой, как следует, только в масштабе один к скольким-то там. Виртуозное владение кувалдой и доскональное знание природы болта! На мой взгляд, вся русская национальная идея вместима в парадоксальный и малоприличный тезис, а именно: ЗАБИТЬ БОЛТ! Душевно так, со всей гармонией человеческого триединства.
– …терминологическая путаница. Мы очень много говорим о самосохранении, вкладывая в это слово совершенно иной смысл, – рассуждал дракон во время нашей прогулки по городу, – я не имею в виду специалистов. Я не ботаник, чтобы рассуждать с точки зрения биологии, я простой обыватель, по крайней мере, когда ряжусь в человеческую шкуру. Так вот, нет никакого самосохранения, есть доминирование. Каждый вид, каждая особь стремится к доминированию, а самосохранение – это так, программа-минимум. Выжить – это не цель, цель – захватить плацдарм, набраться сил, чтобы подмять под себя как можно большую территорию, чтобы максимально устранить конкурентов, обрюхатить как можно больше баб или, для баб, урвать самого крепкого самца. В этом мире каждый вынужден вечно воевать со всеми, и воевать без права на победу, потому что победа в этой войне подобна самому страшному поражению. Тот экологический хаос, который мы вынуждены лицезреть – это всего лишь результат успеха одного вида, всего лишь перспектива далекой победы, тогда как победа – это смерть. Причем смерть для человечества, а не для жизни вообще. Останутся какие-нибудь крысы, тараканы, вирусы, чтобы начать новый виток войны. Отсюда такая неприязнь у основной части человечества к тем, кто любит животных, настоящих диких животных, а не сидящих в клетках жертв нашего господства. Заметь, первое, о чем начинают рассуждать дети и обыватели, это о полезности или вреде данного вида для нас. Мы выступаем своего рода рабовладельцами, искореняющими последнее свободомыслие на плантации со странным именем Земля. Те же, кто действительно любят природу, посягают на наше право господ казнить или миловать по своему усмотрению, право, в котором практически никто из нас не сомневается, они выступают против ЧЕЛОВЕКА, этого монстра с патриотических плакатов. Для певцов человеческого могущества они предатели, изменники и перебежчики. А любители природы находят животных более привлекательными, чем людей, по крайней мере потому, что они лишены многих качеств, которые мы ловко используем в нашей борьбе за доминирование: это и подлость, и зависть, и жестокость ради жестокости, другими словами, все то дерьмо, что делает нас венцами природы. Отсюда и Цезарь: ЧЕМ БОЛЬШЕ Я УЗНАЮ ЛЮДЕЙ, ТЕМ БОЛЬШЕ Я ЛЮБЛЮ СОБАК, и многие другие… Зайдем?
Мы проходили мимо малоприятного вида пельменной.
– У меня желудок не драконовый, – напомнил я Ыа.
– Возьмешь булочку. Пошли.
Мы взяли по порции пельменей с уксусом и сели за крайний от прилавка столик.
– Ешь.
– Да чего-то не хочется.
– Зря. Эти пельмени являются просто кладезем запахов и вкусовых оттенков. Чего тут только не встретишь!
– Вот этого я и боюсь. Ты меня удивляешь. Как ты можешь есть эту гадость, особенно с твоей любовью к изысканности?
– Тут в тебе говорят предрассудки. Ты брезгливо отказываешься от пельменей потому, что в них может присутствовать некачественное мясо, но с удовольствием пьешь сок. Хотя в действительности мясо в пельменях еще ничего, а вот когда делали сок, под пресс попало несколько крыс, которых в пельменях ты бы не стал есть однозначно.
– Ты это нарочно говоришь?
– И да, и нет. Нарочно, потому что все, что мы делаем, это, в какой-то степени, нарочно, а нет, потому что это чистая правда. Тебе же мешает это признать твоя цивилизованность. Дикари, как и животные, рассматривают запахи, как источник информации. Вы же: Смотри внимательно, – дракон кивнул головой в сторону вошедшего в пельменную солдата. Это был маленький, щуплый мальчишка со следами побоев на лице, исполненном обреченности. Потоптавшись несколько минут у прилавка, он попросил себе булочку, и пока хмурого вида амбарная женщина за прилавком считала его гроши, неловко сунул себе в карман шоколадку.
– Ах ты.. ! – на солдата обрушился шквал мата. Амбарная тетка готова была разорвать остолбеневшего паренька на части. Оскорбленное право на собственность требовало отмщения, и два нагломордых мужика, жующих пельмени недалеко от нас, взяли на себя торжество справедливости. Они подлетели к солдату, ловко сбили его с ног и принялись вкусно топтать ногами, стараясь покалечить как можно сильнее. Остальная же публика пялилась на происходящее, как на новогоднее шоу, разве попкорна не хватало.
– Да что же вы, мать твою, делаете? – возмутился новый посетитель кафе.
– Мужик, пошел на…! – отозвался один из защитников справедливости, стараясь отбить солдату пах, но мужик не стал дожидаться, когда ему укажут правильный адрес. С ловкостью Раджа Капура он уложил на пол сладкую парочку и склонился над солдатом.
– Стоять, сука! Руки за голову! – заорал один из них, размахивая пистолетом. Мужику больно заломали руки, надели наручники, и погнали пинками к выходу. Солдат же, что называется, воспользовался случаем и смылся.
– Пошли, – дракон потащил меня к выходу, – ты же не хочешь давать против мужика показания.
– Скоты! – я чувствовал себя ужасно.
– Ты о ком?
– Обо всех, включая нас с тобой.
– Ну обо мне ты зря так. Я не скот, я земноводное.
– Мужика, наверно, посадят.
– Сначала его опустят. Ни хрена себе, на самих ментов руку поднял.
– Так на них же не написано, что они менты.
– Ты их рожи видел? Такие морды и шмотки, как у азербайджанцев с овощного рынка, бывают только у ментов. Да и кто еще будет себя так вести.
– Ты за этим дерьмом меня сюда приволок?
– Ба, да тебе стыдно, что это не тебя сейчас в ментовке героически топчут каблуками?
– Пошел ты!
– Не горячись.
– Какие же мы скоты!
Я был раздавлен. С одной стороны стыд за то, что я сидел и смотрел, как эти гады топтали солдата, а теперь мордуют, наверно, единственного порядочного человека, случайно оказавшегося среди нас. С другой мой подленький здравый смысл, нашептывающий, что все равно ничего нельзя было сделать, что в лучшем случае я бы тоже был избит публично ногами, а в худшем… Меня передернуло. Но самым сильным, пожалуй, чувством было отвращение, брезгливое отвращение ко всему роду человеческому, включающему, естественно, и меня, и чувство беззащитности, беспомощности перед нашим человеческим скотством.
К разговору мы вернулись уже у дракона в пещере, где я первым делом опрокинул стакан водки, не закусывая, и даже не предложив дракону.
– Пошел ты со своей интеллигентской истерикой знаешь куда! – прикрикнул на меня дракон, отбирая водку, – надо же, какие мы нежные, чуть что, сразу за водку. Несправедливости не видел? Так еще увидишь! Еще и не такое увидишь! Институтка хренова! Ты еще крови не видел, а ее будет море, ты слышишь меня, гуманист чертов? Море крови и дерьма, в котором тебе предстоит скоро барахтаться. Вот тогда ты и нахлебаешься, и не дай бог, за бутылку схватишься, сам вырву тебе сердце! Ты понял? Не надоело быть добрым за чужой счет или постскриптум? Ты как та бабуля в автобусе, которая поднимает хай, когда кондуктор пытается высадить не желающего платить школяра. Как это так с детей деньги требовать! А предложи ей за него заплатить, так таким матом укроет, что все сапожники в округе покраснеют. Тебе вот солдата жалко. Голодный пацан, стащил шоколадку, неумело, глупо стащил, значит не умеет, не от хорошей жизни на такое пошел, не гад же какой, чтобы его за это вот так убивать. А попроси он у тебя денег на улице, не дал бы ни хрена, ни копейки не дал бы, а залезь он к тебе в машину, сам бы ему руки монтировкой поотхаживал. Ломал бы руки ему и стыдился своего варварства, и от этого стыда зверел бы еще сильней. Да кто ты такой, чтобы требовать от этой тетки за прилавком благородства и сострадания? Ментов тоже можно понять. Ни зарплаты тебе, ни уважения. Только власть и самофинансирование. У гаишников или у следователей с уголовки с этим нормально, а рядовой какой-нибудь ППСник сколько у пьяного с кармана вытащил, да у бабульки, торгующей семечками скозлил, то и его, минус дань начальству. А тут такой случай представился задержать опасного преступника, да еще на месте преступления, да еще такого, за кого никто слова не скажет. Кому нынче солдат нужен? Родителям? Так родители не в счет, они его вон от армии даже не отмазали. Народу тоже боевик посмотреть, отвлечься от тягот и лишений нашей действительности. Ну а у кого гипертрофированная совесть, для тех у нас суд и тюрьма предусмотрены, чтобы не мешали нормальным людям своей порядочностью. Прежде чем помогать ближнему, подумай, какой срок тебе за это дадут. С другой стороны, ты прав. Скоты и есть скоты. Только скоты голодные, а, следовательно, злые и агрессивные. В какой-нибудь Буржундии скоты сытые, поэтому добрые. Героизм же должен быть организован и подконтролен, чтобы его можно было направлять, куда следует. Лучше всего со связкой гранат под вражеский танк или грудью на пулеметы. Герои стране обходятся дешевле, чем средства по борьбе с танками. Проще и дешевле. Тем более что до своего звездного часа он сам себя и содержит, пополняя закрома Родины.
– От твоих рассуждений вообще жить не хочется.
– Это потому, что я в чем-то прав. Если бы я был совсем не прав, ты бы сказал, что я гоню, и у тебя на душе стало бы легче.
– Ты что, торговец намыленными веревками?
– Скорее инструктор по выживанию.
– Поэтому ты топишь меня в дерьме?
– Наоборот, учу тебя плавать. Тебе предстоит переплыть океан дерьма, так что лучше потренироваться.
– Может, в другой раз? В какой-нибудь позапрошлой жизни?
– И в позабудущей тоже. Ты будешь барахтаться в дерьме снова и снова, пока не выплывешь. И здесь у тебя не так уж много вариантов для выбора. Можно конечно надеть радужные очки и думать, что это не дерьмо, а повидло, но так и до психушки недалеко. Можно начать переделывать мир, понять всю тщетность этой затеи, впасть в депрессию, сломаться, спиться, а потом вздернуться или вскрыться, это уже по вкусу.
– И что, никакого выхода?
– Это тебя в школе учили перебивать старших? Выход состоит в отсутствии выхода. Тебе надо просто понять, что дерьмо – это всего лишь дерьмо. Не плохое дерьмо и не хорошее, а никакое, нейтральное. Плохим и хорошим его делает исключительно твоя оценка, которая базируется на предрассудках не первой свежести.
– Понятно. Значит я должен есть дерьмо, думать, что это дерьмо и радоваться тому, что я дерьмоед?
– А ты и есть дерьмоед, причем заметь, эту терминологию предложил ты. А раз для тебя реальность – это дерьмо, значит ты дерьмоед, и такова твоя природа. Могу тебя утешить. Ты не единственный дерьмоед в этом мире. Бери пример с тараканов. Они не рассуждают, они живут, а условия их обитания, надо заметить, намного хуже, чем у тебя.
– Ты хочешь, чтобы я стал тараканом?
– Тараканов и без тебя хватает. Я хочу, чтобы ты стал собой.
– А сейчас я кто?
– Никто. Тебя еще нет.
Однажды к величайшему в мире Учителю пришел человек.
– Учитель, – сказал он, – ты говоришь, что можешь показать дорогу к собственной сущности, которая и есть Бог. Я оставил все. Я оставил дом, семью, работу. Я бросил все, чтобы увидеть путь.
– Хорошо, – сказал Учитель. – Я покажу тебе этот путь, только помни, ты должен успеть до заката, иначе опять вернешься к началу пути.
– А долго ли мне идти?
– Несколько километров, может быть, метров, может быть миль.
– Но я успею?
– Если не будешь отвлекаться, то да.
– Но ты проведешь меня по этой дороге?
– Если ты этого захочешь.
– Ну так идем немедленно!
Они обошли дом Учителя и остановились возле небольшой калитки, запертой на ржавый замок.
– Это здесь? – спросил удивленно гость.
– Сейчас ты все увидишь сам.
За калиткой начиналась парковая аллея, мощенная камнем. Вокруг росли цветы, кусты, деревья, пели птицы. Воздух был наполнен чудесным ароматом.
– Какая чудная дорога! – воскликнул гость.
Учитель же не сказал ничего.
Не успели они сделать несколько шагов, как увидели шикарно сервированный стол, ломящийся от всевозможных кушаний.
– Совсем забыл! Я сегодня не пообедал. Можно остановиться перекусить?
– Это твой путь.
– Но ты не против?
– Это твой путь.
Еда была настолько вкусной, а вина хмельные, что не заметил гость, как солнце село за горизонт. Утром же он вновь был с Учителем у заветной калитки.
– Извини, что я задержался там у стола, – начал оправдываться гость, – но ведь и ты мог бы меня поторопить.
– Это твой путь, – только и сказал Учитель.
На этот раз гость взял со стола только пару бутербродов, да немного воды, чтобы можно было позавтракать на ходу, и быстро пошел вперед.
За следующим поворотом они встретили молодую чудесную девушку, и гость остался с ней. Они провели вместе много-много дней и ночей, пока однажды гость не пресытился ею.
– Что же я делаю! – вскричал он и помчался к Учителю.
– Это твой путь, – только и ответил Учитель на все его оправдания.
– Теперь ничто не сможет меня остановить, – сказал гость и устремился вперед. Но не прошли они и трети пути, как их нагнал лучший друг гостя.
– Хорошо, что я тебя догнал! Там твоя мать. Она умерла!
– Извини, – сказал гость Учителю, – но я должен похоронить мать. Ты отпустишь меня?
– Это твой путь, – сказал Учитель гостю.
Потом были родственники, наследство, болезни детей, неотложные дела, происки врагов. Каждый раз что-то останавливало его на пути. А однажды он не застал Учителя.
– Учитель умер, – сказали ему.
– А где калитка?
– Здесь нет никакой калитки и никогда не было.
Это произошло в те добрые времена, когда на земле еще жили мудрые императоры, а во дворец мог постучаться даже нищий. В те времена Страной правил очень мудрый и очень могущественный Император. Как-то раз пожалел Император нищего, умирающего от голода, приказал взять к себе во дворец, накормить, напоить, показать, если надо, лекарям. Нищий быстро пришел в себя. Уже через несколько дней от его истощения не осталось и следа. Но это было далеко не единственным чудом.
Сам нищий являл собой чудо из чудес. Был он словно Ангел, познавший все таинства и спустившийся в царство людей. Сам Император выглядел рядом с ним слугой.
– Послушай, – сказал Императору нищий. – Ты спас меня, и я хочу тебя отблагодарить. Поверь, я знаю, как это сделать. Слышал я, что есть у тебя кристалл высшей мудрости, способный наделить человека мудростью дракона. Вот уже несколько поколений правителей передают его по наследству, но никто не может заставить его говорить.
– Откуда ты об этом узнал? – удивился Император.
– Я много чего знаю. А теперь мой подарок. Возьми, – с этими словами нищий протянул Императору небольшую шкатулку, сделанную из обычного дерева, – когда пойдешь к кристаллу, возьми ее с собой.
После этих слов нищий навсегда покинул не только дворец, но и Страну.
Нищий был прав. Не одну сотню лет передавался этот кристалл из поколения в поколение. Чего только ни делали, чтобы заставить кристалл говорить. Какими только дарами не усыпали его. Ходили слухи, что несколько раз приносили ему человеческие жертвы. Но все было напрасно. Кристалл не хотел открывать своей тайны. Император же каждое утро приходил к кристаллу, приносил в жертву лучшего своего ягненка и самые дорогие благовония, скорее, из уважения к традициям, чем из желания услышать кристалл. Он уже не надеялся, что камень заговорит. Конечно, Император не придал словам нищего большого значения. Как могла простая деревянная шкатулка заставить его говорить? Но случилось так, что однажды при посещении кристалла шкатулка выпала из кармана и упала на пол. От удара она открылась, в шкатулке оказалась другая шкатулка, на которой было написано: ОСВОБОДИ КРИСТАЛЛ.
Император словно впервые увидел хранилище. Вот уже несколько сот лет сюда никто не входил, кроме Императоров. Повсюду были следы времени: пыль, грязь, паутина, покрывающие все вокруг. Да и сам кристалл выглядел не лучшим образом. Он был покрыт копотью от постоянно курящихся благовоний и запекшейся крови жертвенных ягнят. Подивился Император своей слепоте. Весь день он приводил в порядок комнату, убирал, чистил, мыл. Он не мог позвать слуг, ведь никто больше не должен был видеть кристалл.
Когда же Император пришел на следующий день к кристаллу, тот встретил его светом драгоценных камней, но этот свет не разжигал алчность, а грел душу. Возрадовался Император в сердце своем. Вернулась к нему надежда на то, что заговорит камень. На этот раз он держал шкатулку в руках. Император засмотрелся на кристалл, руки сами нашли секретный механизм. Шкатулка открылась с легким щелчком, и оттуда выскочила еще одна. Император вздрогнул от неожиданности. Он схватил шкатулку. Так и есть. На ней тоже была надпись: ОСВОБОДИ КРИСТАЛЛ.
Император вновь окинул взором хранилище, и вновь поразился своей слепоте. Ну конечно, зачем кристаллу все это золото и камни, тем более что на его фоне любые драгоценности выглядели жалкой подделкой. Рядом с ним все эти предметы роскоши, что сносились сюда веками, выглядели жалким ненужным хламом, только занимающим место, лишающим кристалл воздуха и пространства. Император позвал слуг (один он ни за что бы не справился) и приказал им вынести все.
В пустой комнате кристалл засиял еще ярче. Казалось, что еще немного, и он оживет, заговорит, поделится таящейся в глубине мудростью. На этот раз Императору пришлось повозиться со шкатулкой. Она долго не хотела открываться. Прошел не один день, прежде чем сработал секретный механизм, и на свет не появилась еще одна шкатулка. ОСВОБОДИ КРИСТАЛЛ – было написано и на ней. И вновь Император окинул хранилище взором, и вновь поразился слепоте своей. Как же он не понял этого раньше!
Глупец! Как может открыться мудрость такому глупцу! Император созвал всех своих граждан и приказал разрушить стены хранилища.
Под открытым небом кристалл засиял иным светом. Теперь он был живым, но все еще спящим. Нужно было сделать еще один шаг, последний шаг. Император не стал возиться с механизмом, он разломал корпус шкатулки. Все правильно, оттуда выползла еще одна, совсем уже маленькая шкатулка, на которой были начертаны все те же слова: ОСВОБОДИ КРИСТАЛЛ. Император схватил кристалл двумя руками и поднял его высоко над головой. Кристалл засиял, наполняя Императора неземным светом, весь мир, вся огромная вселенная были ни чем иным, как его жалкой тенью. Кристалл и был Миром, тогда как…
Но тут шкатулка еще раз открылась, и на свет появилась последняя, почти невидимая шкатулочка. На этот раз ее рождение сопровождалось мелодией. Император не стал больше ничего читать. Он понял, теперь он окончательно понял. Император с силой запустил кристалл как можно дальше, а сам пустился в пляс. Теперь он сам был кристаллом.
– Ты когда-нибудь думал о ненависти? – спросил меня Ыа, закуривая сигару, – я не имею в виду священную, как у вас любят говорить, ненависть к врагу, или что-нибудь столь же грандиозное, сколько неинтересное. Я говорю о бытовой каждодневной ненависти, возникающей очень часто к близким людям, которых мы любим самой, что ни на есть, искренней любовью. Ведь у каждого из нас бывают минуты, когда мы готовы убить любимого человека, казалось бы, из-за какой-нибудь ерунды. Ничего, что я глаголю от лица людей? Так вот, наиболее показательными здесь являются отношения мамочек к детям, а особенно к подросткам. Никогда не видел, как мамочка, прощающая своему чаду относительно серьезные проступки, готова буквально убить его из-за какой-нибудь совершенной ерунды? Удивительный на первый взгляд феномен. А дело здесь в том, что мамочка в этот момент видит себя, и не просто себя, а то качество или черту, которую она прячет изо всех сил, стыдится, борется с ней, а тут ее словно лицом в дерьмо. И это характерно не только для родителей и детей. Когда мы ненавидим близких людей, мы ненавидим в первую очередь себя. Хотя, возможно, это относится и к ненависти вообще, возможно, но не уверен. Здесь, кстати, уместно вспомнить библейские слова о сучке и бревне в глазу. Моралисты, кстати, обожают эту фразу, сколько крови они попортили ею людям. Но бог с ними, с моралистами. Тем более что фраза эта не столько моральна, сколько диагностична: СУЧОК В ЧУЖОМ ГЛАЗУ ЕСТЬ НИ ЧТО ИНОЕ, КАК ОТРАЖЕНИЯ БРЕВНА В СВОЕМ СОБСТВЕННОМ. Избавься от собственного бревна, и чужие сучья перестанут тебе мешать. Иисус, если верить Евангелиям, вообще уделял мало внимания морали, а нравственности и подавно. Его больше интересовали вопросы личностной зрелости человека, нежели вопросы хорошего тона. Если хорошенечко подумать, то Евангелие – это весьма неплохое пособие по психотерапии, со скидкой, конечно, на год издания. Да и целью Христа было указать людям дорогу в Царствие Небесное. Мораль же постоянно тычет человека носом в дерьмо, заставляя его чувствовать себя хронически виноватым. С позиции же психотерапии вина если и не является достаточным признаком для диагноза невроз, то однозначно служит показанием для начала терапии. А вот отсюда уже напрашивается вывод о противоположности морали и психотерапии, а, следовательно, морали и психического здоровья в широком смысле этого слова, так как психотерапия является исключительно средством достижения этого самого психического здоровья, которое по своей сути является аморальным. Например, любовь и ненависть. С позиции морали это противоположности, причем ненависть недопустима, разве что ненависть к врагам во время священных войн. С позиции психотерапии любовь и ненависть являются разными гранями одной и той же эмоции. И ненависть надо правильно уметь выражать и направлять. Противоположным же чувством ненависти и любви является равнодушие. Мораль учит нас любить и запрещает ненавидеть, тогда, как наука говорит, что, подавив ненависть, мы, тем самым, убиваем любовь.
Давным-давно, когда люди и звери еще говорили на одном языке, жил на земле добрый пастырь. Был он скорее не добрым, а бесхарактерным. Такую бесхарактерность люди часто путают с добротой, хотя, несомненно, добрым он тоже был. И была у него отара овец, которые, кто как мог, пользовались его бесхарактерность. Овцы норовили разбрестись по лесу, и ему приходилось ночи напролет ходить и собирать их в отару, а иной раз нападала на них лень, и тогда пастырь сам собирал для них траву. Издевались овцы над ним, как хотели. К тому же, будучи практически без присмотра, часто попадали они в неприятности, болели, а то и просто нападал на них мор. И как пастырь с ними не мучился, стадо все сокращалось и сокращалось. Стоило же ему выйти в деревню или просто оказаться на людях, как все тут же начинали смеяться над ним. Смотрите, – кричали люди, – вон идет чудо-пастырь, которого любая овца пасти может.
Шел как-то пастырь по лесу, вдруг видит: глубокая яма, а в яме волк. Совсем уже силы потерял от голода, давно, видать, в яму попал. Сжалился пастырь над волком. Вытащил его из ямы, принес домой. Накормил, отогрел.
– Чем я могу тебе отплатить? – спросил пастыря волк.
– О какой плате ты говоришь! Не ради платы я помог тебе.
– У тебя усталое лицо и печальный взгляд. Скажи, что тревожит тебя, вдруг я смогу помочь?
– Вряд ли ты сможешь мне помочь.
– Тогда расскажи, чтобы просто облегчить душу.
– Ну хорошо, – сказал волку пастырь и рассказал ему о печали своей.
– Я могу тебе помочь, – сказал волк, немного подумав, – но тебе придется отдать мне пол-стада.
– Лучше потерять пол стада, чем все, – решил пастырь и дал волку добро.
– Только ты должен сделать все, что я тебе скажу, – предупредил пастыря волк.
Утром, когда все проснулись, выяснилось, что волк убежал в лес, задрав перед этим самую жирную овцу. Проклял пастырь волка, объявив его злом, да на этом дело и кончилось. Только повадился волк овец драть. Если не в отаре, так в лесу обязательно кого-нибудь задушит. Испугались овцы не на шутку, побежали к пастырю, а он только руками разводит. Я вас предупреждал, говорит, что такая ваша жизнь до добра не доведет. Поняли овцы, что без пастыря ждет всех их смерть, каяться начали. Спаси нас, говорят, а мы на тебя, как на бога молиться будем. Пообещали овцы во всем пастыря слушать, и стало у него стадо самое лучшее в деревне, а если какая овца и начинала артачиться, так от нее только рожки и ножки оставались.
Краснорожий от натуги мужик бросался с неба камнями. А барышни с замиранием сердца шептали: «Ой! Смотрите! Еще звезда упала!» – и загадывали желания.
* * *
– Какой там гнев! Слезы собственного бессилия и жалости к самому себе.
– А Ной?
– Жалость и бессилие жалость и бессилие, – сказал стареющий ангел с давно немытыми крыльями и попросил заказать еще.
* * *
И воцарился над Миром день Седьмой. И захотел Господь отдохнуть от трудов своих. Но не тут-то было. Тщетными оказались усилия Господа. Неугомонен хор молельщиков.
* * *
– И ты, Брут?! – цена любой добродетели.
* * *
Цена человеческой благодарности:
Когда-то гуси спасли Рим. Народ рукоплескал гусям. Но что стало с гусями Рима?
Когда-то Нерон сжег Рим. Народ рукоплескал Нерону. Но что стало с Нероном?
|
© Валерий Михайлов <mihaylov@aksay.donpac.ru> |