|
– Слушай, не расстраивайся, когда-нибудь ты обязательно будешь спать вовремя. Когда окончательно обломаешься и начнешь жить нормально.
– Меня это уже обламывает.
– Ну, ладно, ладно, спим. Только коленка болит, и вообще – какая-то развалина. И когда все это закончится?
– Когда тебя это окончательно обломает, тогда и коленка перестанет болеть
Кусочки жизни изнутри. Автобиография Ады Бобровой.
Поздний вечер. Я спешу к остановке автобуса. Слышу сзади торопливые шаги.
– Девушка!
«Вот черт! Опять влипла. Ладно, я ничего не слышала…»
Ускоряю шаг. Кто-то хватает меня за рукав пальто и резко разворачивает в противоположную сторону.
– Девушка! Помогите! Меня хотят убить!
– Ну а я-то тут при чем? Чем я могу помочь?
– Понимаете, от Вас ничего не требуется, – только проводите меня до подъезда. Тут недалеко. Не бойтесь, Вам никто ничего не сделает… Пожалуйста, я в отчаянии…
– Ладно, но только до подъезда. А потом я сразу же поеду домой.
– Конечно, потом Вы поедете домой, куда хотите… Жена моя, сука, натравила бандитов… Вот, мне сюда. Подниметесь со мной?
– Нет, я обещала только до подъезда. У меня свои дела. И вообще – не замочат же Вас в подъезде?
– А откуда ты знаешь? Может и замочат. Идем… Только до квартиры.
– Это твоя квартира? Дальше я не пойду. Все. Спасибо-до свидания. Уж в квартире-то с тобой точно ничего не случится.
– Куда это ты собралась?
Он вцепляется в мою сумку. Без нее я удрать не могу. Остервенело тяну сумку на себя. Наконец, вырываю. Бегом. Тьфу, блин – цепляюсь тяжелым ботинком за какую-то металлическую штуку на полу и со всего размаха вписываюсь лицом в железную дверцу, которая прикрывает счетчики. Чувствую боль, чувствую капающую из носа теплую кровь. Понимаю, что бежать уже поздно. Да, так и есть. Он поднимает меня с пола и тянет к открытой двери квартиры. Захлопывает ее и запирает на ключ. Изнутри…
К моему удивлению, ничего пока не происходит. Подхожу к зеркалу. Помните лицо Робин Райт в «Она прекрасна»? Примерно то же самое.
Но мое лицо всегда мне нравилось и я ничего не собиралась радикально менять! Он пристраивается на диване. Да ведь он пьян! Раньше у меня не было времени это заметить. Глупая какая-то ситуация. Что ему надо от меня? Надо тянуть время.
– Я возьму книгу? (Флеминг, «Агент 007»)
– Почитай вслух.
Пожав плечами начинаю чтение о бесконечных доблестных похождениях Джеймса Бонда. Стараюсь четко проговаривать слова, но это не помогает понять смысл. Зато ровный звук собственного голоса успокаивает нервы. Минут через 15 поворачиваю голову в сторону дивана… Спит. Вот так шанс!
Подхожу к двери. Она заперта, а ключ у него. Если буду искать, обязательно проснется. Может быть окно? Конечно, с пятого этажа мне еще не приходилось прыгать… Что же делать? Глупо ничего не предпринять, нужно хотя бы попытаться. Нельзя ждать, пока он проснется… Замок на двери – он держится еле-еле, его уже, видимо, выбивали. Мчусь на кухню, хватаю нож, начинаю отвинчивать шурупы. Один, второй, третий… Остался последний… Его не достать.
Что ж. Беру сумку, подхожу к зеркалу. Готова к прорыву. Удар ногой по замку. Спасибо фирме Dr.Martens! Я – на свободе. Осторожно прикрыв за собой дверь, успеваю заметить, как колышется от сквозняка занавеска на окне. Бегом скатываюсь по лестнице. Первый этаж. Улица. Дверь подъезда с грохотом захлопывается за моей спиной.
Что делают люди в подъезде, стоя на лестничной площадке?
Так вот, я стою возле окна в подъезде и ем пироги с яблоками, а через шесть часов поезд уносит мое спящее тело в город-герой Ленинград.
Зима наступила как всегда неожиданно, и правительство Москвы опять оказалось к ней не готово. А Ромку я так и не увидела, я оставила в конверте с надписью «Для записок» на его двери несколько пронумерованных посланий:
Но Ромка мне так и не ответил спустя десять дней и даже больше. Куда уходят все мои мужчины?
Он ушел, точнее, медленно исчез, по ступенькам эскалатора, навстречу электричке метро. Двери закрылись, он уехал куда-то, чтобы завтра мне позвонить, но я этого уже не видела, я с ним попрощалась у входа в метро, а до этого мы с ним шли, и он и я были где-то близки к счастью, но что-то во мне возмутилось и я между прочим уверенно брякнула: «Ну ты же знаешь, что я никогда не выйду за тебя замуж!»
И вот уже полгода я ничего про него не знаю: где он? с кем он? почему он? когда он? и зачем я?..
А он был мне очень близким, дорогим человеком, я его почти любила, да нет! Я его любила как друга, человека, брата, личность и даже мужчину. И как он мог меня бросить?! Он же меня понимал как никто из мужчин, и терпел, и любил, и очень позитивно на меня влиял, и я ему многим обязана, а познакомились мы с ним два года назад, когда я была очень толстая и очень несчастная девушка. С тех пор многое изменилось. А он ушел. Классически, по-мужски: они уходят за хлебом, уходят за водкой, уходят домой спать к маме, уходят вешаться и умирать под елочкой, и только через полгода ты понимаешь, что они ушли от тебя. Почему?
«Почему? – это вопрос, о который до сих пор разбивается вся логика, вся философия, вся наука». Э. М. Ремарк
А Он мне объяснил: «Ты посмотри на себя! Когда мы с тобой познакомились, ты была вся в красном, уверенная в себе, пришла, чтобы победить и – победила! Только куда делась вся твоя энергия, где этот огонь – ты жалкая, растоптанная, тебя просто нет!»
Я пыталась покончить с этой жизнью после того, как Он ушел. Я – никто, а звать меня – никак. Были еще вспомогательные такому решению факторы: конфликт отцов и детей, запущенный институт и заявка в милицию. Папа, конечно, решил, что это все Он виноват. Но потом Он осчастливил меня своим визитом и на короткое время я была счастлива, а когда меня увезли в другую больницу, Он туда уже не приходил. А спустя больше полугода я познакомила Его со своей новой подругой, и они уже два года вместе, и я за них рада, а год назад Он мне сказал в откровенной беседе: «Если бы тогда в наши отношения не вмешались родители, все было бы по-другому, и мы бы с тобой не расстались…»
Конечно, все было бы по-другому, но я счастлива, что Он был и есть в моей жизни, Он – талантливый, самобытный человек с большой душой, Он – самый значительный на сегодняшний день в моей жизни мужчина, хотя какие мои годы! Я встречу еще не один десяток гениев.
Я сижу на подоконнике и читаю Агеева «Роман с кокаином» в ожидании начала занятий. Ко мне подходит девушка и говорит: «Меня зовут Наташа Иванова, я – классик современной русской литературы, песня Кинчева «Трасса-Е95» посвящена мне, песни «ДДТ» из последнего альбома полностью навеяны впечатлениями от моего творчества, а вчера я, выходя из подъезда, заметила Розенбаума, сидящего в машине. Он, конечно, приехал посмотреть на меня, хотя бы издалека. А тебе я предлагаю быть моей поклонницей, хочешь? Вот тебе мои стихи, прочти…»
Я ошарашено сложила стихи в сумку и продолжила чтение Агеева. «Ага, вот где я остановилась:
«Бульвары были как люди: в молодости, вероятно, схожие, – они постоянно менялись в зависимости от того, что в них бродило.»
Интересно, а что бродит во мне?»
Я – интроверт, это значит, что Я существую сама по себе, для себя, из себя…
Я – эгоистка. Это означает то же самое…
Я живу так, как того хочется мне…
Я никого не люблю и не уважаю…
Я плюю на всех, на все…
Я не люблю обламываться…
Я вообще не люблю…
Я обладаю рядом достоинств, которые напрочь забиваются моими недостатками.
Я – нервная, шокирующая, истеричная…
Я – стерва…
Для меня алфавит начинается с конца…
Я сижу в лаковых черных туфлях с ремешком вокруг щиколотки, солнцезащитных очках, какой-то сетчатой прозрачной черной кофте, а рядом, на моих коленях, лежит его голова, а дальше – он сам.
Я закинула ноги на стол, он устроился поудобней и заговорил:
– Знаешь, когда у меня возникает тепло к человеку, мне всегда хочется спросить: «Как ты живешь?» Как ты живешь?
– Естественно и позорно.
Он задумался:
– Понимаю… Но это имидж, а что у тебя внутри?
Я откровенна и не могу лгать, я или молчу, или:
– Я живу так, как чувствую, а чувства возникают разные.
Зависла пауза. Я встаю и включаю Shinead O’Connor.
– Я, пожалуй, домой пойду. Ты уж извини.
– Домой?.. Знаешь, а так даже лучше. Я даже рада. Ночью расставаться легче, чем зимой.
Навсегда он ушел только через год. Летом.
Он остановился у закрытой двери. Нерешительно достал ключи и осторожно, тихо попытался вставить один из ключей в замок, но тут послышались чьи-то шаги, какие-то голоса… Он суетливо ушел.
Через несколько дней он снова пробовал открыть дверь, потом приходил, еще приглядывался, а когда, наконец, решился повернуть ключ в замке, дверь не открылась. Он стал дергать дверь на себя, от себя, вверх, вниз и… опять чьи-то шаги, опять чьи-то голоса. Ключ остался в замке.
Но он забыл об этом и вспомнил лишь через какое-то количество дней. Стал искать ключ везде, ходил по знакомым и незнакомым, пытался вычислить местонахождение ключа, потому что был уверен: дверь откроется.
Однажды он проходил мимо того самого места, где находилась дверь и увидел лежащий на улице ключ. Сомнений не было: это был он. Он взял ключ, подошел к двери – и дверь открылась. Но за ней стояла другая дверь. Крепкая, бронированная. И ее он не откроет никогда, потому что там… Там прячется моя душа.
Поздним зимним вечером, вся в черном, с головы до ног, я возвращалась от друзей. Ехала в полупустом автобусе, смотрела на вечерне-прекрасный город за окном, остывающий от дневной суеты, и по моему лицу блуждали маленькие, почти незаметные, улыбочки. Красивый молодой человек напротив обратился ко мне:
– Вас что-то забавляет?
– Да, улыбаюсь своим мыслям. Хотя вообще-то я – человек довольно мрачный…
– Леди в черном?! Знаете, я должен Вам сказать, Вы похожи на Настоящую женщину…
– Простите? – не этого ли я ждала всю свою жизнь?
– Похожи на Настоящую женщину. Как Вас зовут?
– Ада.
– Константин. Теперь будем здороваться.
Я протянула руку и он пожал ее. Поднялся, направляясь к выходу.
– Спасибо, Вы – лучик в моем сегодняшнем дне, как сон.
– До свидания.
Я отвернулась к окну, а он сошел вниз по ступеням, двери закрылись и он остался по ту сторону – минутный проблеск моей мечты.
Тихо и темно в комнате. Слышно только как мы успокоенно дышим. Время остановило свои стрелки, и понятно только одно – ночь.
Мы познакомились очень давно и совершенно случайно. Я попросила у него прикурить, и он протянул мне огонек своей Zippo (как это ни пошло). С тех пор я утратила способность считать. Потекли полные, насыщенные дни. И в общем-то, я надеялась на долгую, счастливую жизнь…
Однажды, когда я позвонила ему из другого города, его голос, е-го голос сказал:
– Знаешь, я решил, что мы не будем больше жить вместе.
И настолько это было трезво и логично, что я ответила, похоронив в себе обиду:
– Хорошо, – я всегда со всем соглашалась.
Я вернулась в тот город, где жил он. И все время думала, что это недоразумение.
Я остановилась сначала у друзей, потом сама сняла квартиру. И всякий раз оставляла ему свой новый номер телефона. Он не звонил. Мне так было даже легче, потому что каждую ночь я видела его во сне и этого хватало, чтобы прожить еще один день.
Как-то раз он все же позвонил и назначил встречу. Я пришла и услышала:
– Из-за тебя я попал на деньги. Ты мне их отдашь. Даю тебе срок – ровно неделю. Если, конечно, не хочешь себе проблем. Поняла?
А потом: телефонные звонки, угрозы, дружки, бандиты, менты, допросы…
При обыске у него нашли героин. Били долго, упрятали в тюрьму, сняли с него кучу денег. Потом выпустили…
Где он теперь? Говорят, на игле.
С некоторых пор всякая возникающая в моей голове мысль тянет за собой вопрос: «Моя ли это мысль, или кто-то ее уже подумал раньше?»
Все вокруг наводнено информацией. Это – главная валюта современности, с ее помощью определяются котировки на биржах – забудьте про доллар! Весь мир занят производством новостей, о которых назавтра уже никто не вспомнит. Люди мгновенно забывают о своем прошлом. Зато вполне можно узнать, что ожидает нас в ближайшую неделю – это же всем известно. Лишь прогнозированием и крепок наш виртуальный мир. Вместо денег – цифры. Вместо событий – слова.
Меня учили для того, чтобы я смогла жить в новом, современном мире. И теперь я вижу, что все бесполезно, бесцельно. Чем больше знаешь, тем меньше хочется жить, тем скучнее и бессмысленнее кажутся все дела на свете, кроме одного: думать о том, как все плохо.
Моя задача – спрятаться от всех и прожить жизнь так, чтобы никто о ней не догадался.
Меня мутит от безделья. Целыми днями я слоняюсь по городу: улицы, метро, день, вечер… Хожу, уткнувшись ушами в плеер. В моей голове толпится фарш из цитат: аудио, видео, интернет, литература… Я, запутавшаяся во Всемирной Паутине Иллюзий, ищу настоящих людей. Бывает, что нахожу – на ощупь, бывает – нет. Люди вокруг, мелькающие мелкой нарезкой, создают суету, шум и впечатление, что все они – свободно движущиеся молекулы. Без цели, без судьбы. Зачем их столько? Моя валентность – сугубо камерная: семь-десять человек вокруг.
Раньше, правда, я пыталась спастись от одиночества, вовлекая в свою среду все большее количество людей. Мне казалось, чем больше человек я знаю, тем меньше окружающая меня неизвестность. При мысли о том, сколько народу живет на Земле, я испытывала страх, что умру, так и не узнав даже малой части всех людей.
Теперь мне все равно. Я допускаю, что вокруг много интересных лиц, но все глубже увязаю в зеркалах: тех, что висят на стенах, валяются в косметичке, тех, что я вижу в лицах своих друзей. Внешний мир я похоронила за пределами наушников. Мне интересно, лежа в тишине, слушать стук своего сердца.
Отрывки из свободного творчества Ады Бобровой.
Незнакомец ворвался в мою комнату, остановился у книжных полок и со словами: «Ахматову – на свалку, Пушкин – надоело, Тургенев – старье, Диккенс – туда же, Драйзер – ха-ха, Байрон – урод, Томас Манн – на х…й!», стал выбрасывать книги в окно.
– Позвольте, что это такое?!
«Крушение идеалов, гражданин!»
…И он характерно чихнул. Надо сказать, современные люди это делают как-то иначе. Чихи нашего времени отличаются определенной демонстративностью, наглостью и громкостью.
Три «ю». U-2 ю ту. Ту-ту.
И понесло…
Через 20 лет, в 2015 году из школьной программы по литературе, из фондов всех публичных библиотек, из частных собраний, были изъяты все произведения русского классика Пушкина Александра Сергеевича (1799–1837). Несколько экземпляров были сохранены Музеем Русского Книгопечатания и Издательского Дела (МРКИД). Через сто лет в мире не осталось ни одного человека, знакомого с его творчеством.
2115 год – по мировым подиумам проходит ретро-бум: в моде чулки и ничего больше. Искусство все еще есть – его не может не быть. Президенты всех государств объединились в Абсолютное Правительство для борьбы с угрозой со стороны внеземных цивилизаций. Фантазии становятся реальностью.
Внештатный сотрудник МРКИД 253717 проводит инвентаризацию в архивах музея.
– Ну и пыльно же здесь! Микробы, везде микробы! Будь моя воля, я бы уничтожил весь этот хлам!
Я Вас любил, любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем,
Но пусть она Вас больше не тревожит,
Я не хочу печалить Вас ничем.
Я Вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим,
Я Вас любил так искренно, так нежно,
Как дай Вам Бог любимой быть другим.
Из глаз 253717 капали слезы.
–
«Ну и что? Что здесь такого страшного? В пять лет сны увлекали меня так же, как и в пятнадцать, в двадцать, как и в сорок. Сейчас мне сорок пять. Я сплю всю жизнь и счастлив. Сны освободили меня от карьеры, семьи, друзей и одиночества. Но недавно у меня появилась бессонница…»
«Хотела бы я знать, какую функцию несут все эти люди», – сказала N, стоя на тротуаре, с надеждой вглядываясь в проезжающие мимо машины.
Никто не останавливался. Никто не реагировал на протянутую в отчаянии руку. Люди лишь мелькали цветными пятнами, первый и последний раз в ее жизни. И пялились. Не смотрели, а именно пялились. Зачем?
Если бы она валялась мертвой, их еще можно было понять, не каждый же день в жизни начинается с мертвеца! А тут…
Последние полчаса автоповтором звучала внутри фраза:
«Когда ты была шлюхой, ты нам нравилась больше».
«Когда ты была шлюхой, ты нам нравилась больше».
«Когда ты была шлюхой, ты нам нравилась больше».
Сумасшедшие дети красили обувь в серый цвет,
Вероятно, в их детстве что-то было не так.
Я подумала, сидя в вагоне метро,
Все-таки нормальные люди выглядят как-то иначе.
Перепуганному одиночеству,
Позабывшему имя – отчество,
Проткнувшему вместо глаз шары –
Остается носовым платочеком,
Беспризорным, мокрым комочеком,
Ночью голому вымыть полы.
Потолок растекался белым пятном
По углам росла паутина
Из крана плевалась вода кипятком
Тихо-тихо квартиру штормило.
Так глупо исчезая из мира
Растворялась нервно-лениво
Незаметно, влюбленно, игриво
Догорало мое огниво.
Потом затерялась в страхе
Было стыдно, дрожала телом
И с трудом признавалась в крахе
Мечт, надежд и желаний в целом…
Я проснулась в кошмаре жизни
И сама себя не узнала.
Шепот.
Меня разбудила нежность,
Спутавшая реальность и сны, и шепот.
Я стояла на гранях между
Жизнью и пространством где ты, и шепот.
Я пыталась объединиться, стать снова целой,
Но меня преследовал страх и шепот,
твой шепот.
Аделаида Post.
Многие (исключая счастливых идиотов) думают что будет конец.
Все рано или поздно должно как-то завершиться. Но этого не будет. Не будет финала ни всему человечеству, ни отдельным жалким человечкам.
Конца вообще нет.
Есть бесконечность.
И лучше тоже не будет.
Так было, так есть и так всегда.
И это не я один умный придумал, это истина, которую большинство игнорирует. А Пелевин, Стругацкие, Оруэлл, Воннегут, и т. д., и т. п., не говоря уже о далеком прошлом, это поняли. И кое-кто еще, только молчат.
Что-то пытались объяснить буддийские школы, но ушли в заблуждения.
Человек слеп и ничего не знает. Его очень легко ввести в заблуждение, очень легко обмануть, запутать.
Я совершенно растерян, но мне все это очень нравится, мне интересна жизнь. Ты понимаешь меня, че?
Время подчиняется лишь закону,
Данному им самим;
И камень скатывается по склону
Вниз – цел и невредим;
И стрела, пущенная умелой рукою,
Достигает обычно центра мишени;
И кому-то все же дается такое
Состояние – без ощущений,
Без колебаний, без фраз, без мыслей,
Без строк и домыслов – плача пера,
Только воспоминания привкус кислый,
Как то, что не случилось вчера.
Жабье и рыбное
Липкое чувство,
Что все не так;
Кажусь себе ртом,
Кормящим желудок…
Живот надрывался, жирел и разбухал, а потом – пытался избавиться от набившей его пищи при помощи тошноты. И это всегда вызывало у меня лишь одно воспоминание: когда-то я был с одной женщиной. И мы были с ней одно…
Она стучала бусами о ладонь, перекладывала их из одной руки в другую, пластмассовый жемчуг издавал странные звуки, а она одевала бусы на шею в несколько рядов, снимала, цепляла за уши, голову и бормотала: «И перья страуса склоненные в моем качаются мозгу…»
Но так недолго… А жалею я об этом всю жизнь.
Бывает: обронишь фразу, взгляд, намек, а потом жалеешь. Так было и с ней – она была моим моментальным наитием. Скрытым шансом.
Я ушел, отпустил и отступил.
Устал заранее, и…
Вчера пытался представить себе жизнь. И не смог.
Когда я был маленьким, маленьким мальчиком, мне всегда хотелось, чтобы у меня не было родителей. Т.е. я не хотел, чтобы мои мама и папа умерли. Я считал, что было бы лучше, если бы их просто никогда не существовало.
Во всех книжках, которые я читал, дети были сиротами. И мне казалось, что будь я сиротой, про меня тоже написали бы хорошую книгу. И вообще, я обрел бы свободу. Свободу и страдание, потому что когда нет родителей, – это значит, что у человека трагедия. И я мог бы быть художником или наркоманом, или еще кем-то, кем стыдно быть, когда у тебя есть родственники.
Ведь нельзя огорчать родителей.
Нельзя прийти домой и заявить: «Мама, я – наркоман». Дескать, не принимаю несовершенства этого мира и плевать мне на все.
Нельзя.
В душе же я всегда чувствовал себя сиротой. Иногда даже не понимал, почему это мам одевает меня, куда-то ведет, запрещает что-то делать, вытирает нос.
Как я хотел стать «маленьким оборвышем», «без семьи», «ребенком подземелья»! Это было для меня равносильно тому, чтобы стать личностью.
А вчера мне приснился сон – будто я превратился в уродца на кривых ножках, с лицом, подобным разварившемуся картофелю – как у голландцев, помнишь?
И еще, че.
Если голос пронзает тебя:
– Это снова не ты… Не ты… – НЕ ВЕРЬ.
Ты просто растешь.
Или падаешь.
Ты с разбега бросаешься в холод, оплаченный кровью,
Выпадаешь из поезда жизни, и – носом – в снег.
И, вдохнув паровозную гарь, ты поставишь условие:
Так и лежать, не разжимая распухших век.
Так и глядеть, лишь в себя, отражаясь в зрачках,
Так и вдыхать, смакуя, смесь мороза и гари,
Чтобы услышать – голос скрипки о двух смычках
Прорезает насквозь все извилины двух полушарий.
И, наконец, свой последний вдох уподобить такту,
Что замыкает мелодию, образуя круг…
И отправить себя убегать взапуски по тракту,
Избежав счастливо объятий оставленных рук.
Я помню эти твои слова. И ты помнишь. Прошли годы до и годы после, мы все живем так, как будто и не было ничего сказано. А я помню, как ты это сказала. И ты. Ты лежала почти неподвижно со мною рядом, близко-близко, закрытый, спрятанный свет лампы, ты недовольно-нежно царапаешь длинными ногтями свое бледное, красивое лицо, шею, плечи…
В ту ночь нам принесли хорошее, чистое, в комочках вещество, которое, стоит раз попробовать, пускает в глубину твоего Я зародыш и ты всю жизнь вынашиваешь этого ребенка внутри себя, и ждешь, что он закричит свое громкое «хочу!» и пойдешь, найдешь, купишь.
Мы заплывали далеко, мы ныряли глубоко, мы качались на волнах вверх-вниз, вверх-вниз. Жарко. И, не открывая глаз, ты прошептала: «Я счастлива, я – люблю.»
Пустой стул, твое место, чашка в жирно-алых губах помады, я в бреду и жду тебя. Мы должны с тобой уехать: зачем? Слушать музыку, смотреть жизнь, разговаривать с кем-то новым и нам будет о чем поговорить. Ты должна прийти реальной, у тебя вчера были дела. Я же… Тоже живу. Техно. Orbital целых два дня – я что-то читаю. Я небездарно обдолбался. Я жду тебя. Хочешь, я для тебя сделаю ширму – деревянный зеленый забор, я напишу на нем свои мысли, я расклею свои объявления, я просверлю маленькую дырочку в нем, чтобы подглядывать за тобой, когда ты отгородишься от мира, желая остаться одной?
Ты так и не пришла, че.
А я?
Ты писала мне или себе, что-то о непонятной жизни, о неясности дней, о ленивой натуре.
Ты часто повторяла одни и те же слова, одни и те же.
Мы разговаривали с тобой о пустоте, в пустоту, с пустотой.
Если слово произносить много раз, одно-единственное слово, скороговоркой – оно теряет свой смысл.
Ты это знаешь. И я.
Все вокруг имеет свой смысл, свое значение, все имеет и все.
И это кому-то нужно. Как звезды.
Как-то, чтобы тебя успокоить, произнеслась отчаянная формула: все бездарности живут для того, чтобы перевести через дорогу юного Моцарта. Спасти ему жизнь, не зная этого, не совершая подвиг. Эпизод.
Мы – среда, необходимая массовка для кого-то, кто имеет главное предназначение. Но это я все о себе. Ты – не бездарность.
Ты как-то нервно жестикулируешь.
Красиво и нервно. Так же пожимаешь плечами – нервно, нервно, всем телом, даже ногами ты пожимаешь плечами.
Ахматовская челка. Все уже чье-то.
Настроение Ремарка или Экзюпери, или Лермонтова, или состояние души Достоевского, образ Тулуз-Лотрека или Рембрандта и неизвестно только одно – кому принадлежат наши души? Наверное, Богу. Или не Ему.
Но точно не нам. Заимствование, преемственность, ремиксы и римейки.
А надо же что-то делать. Надо.
Хотя бы, пока есть любовь.
Из любви ко всему получается жить.
Только так и получается.
Из любви к солнцу, снегу, листьям, фильмам, музыке, вообще искусству, снам, яблокам и дыням, красивой одежде, закатам и рассветам, из любви к ближнему, к себе, детям – можно жить. Нет смысла только без любви.
А ты не любишь. Ты не любишь меня. Ходишь где-то рядом. Ходишь, но не любишь. Дышишь со мной одним воздухом, смотришь в одно со мною окно, роняешь предметы, ломаешь мебель, жизнь. Зачем ты делаешь мне больно? Зачем рассказываешь о других? О тех, кого ты любила? Чтобы стать ближе? Но не такой близости я хочу. Хотя… Лучше говори. Не молчи. Только не смейся мне в лицо, не смейся надо мной презрительным взглядом. Я ведь не многого прошу, правда? Только не смейся в лицо, когда я раскрываю душу. Любовь не должна делать из человека попрошайку. Это уже не любовь, а болезнь. Я болен тобой – я люблю тебя. Частенько эти выражения тождественны. Но я не соглашаюсь.
Болезнь не может приносить счастье. Есть только одна счастливая болезнь – наркомания. Правда, счастье здесь вне жизни. И я ухожу.
Роман Че.
Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так и сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно находит на них.
Екклесиаст, гл. 9, стих 12.
Санкт-Петербург, 1999 г.
|
© Лана Найденова, Рона Катышева |