Павел «Рикардо Вернер» Крульский

Новогодняя сказка

Если смотреть изнутри – то колодец этот был очень похож на пусковую шахту для межконтинентальной ракеты. Настолько же глубокий, темный, почти не освещаемый. Снаружи колодец казался просто дырой в земле, одной из многих. В этом краю не было ни плодородной, ни мягкой земли. Мертвая, потрескавшаяся, каменистая,она была чем-то похожа на застывшую вулканическую лаву. Над этой землей никогда не светили ни солнце, ни звезды. Над этой землей никогда не шел дождь. И даже ветер облетал ее стороной…

Зверь был здесь всегда, столько, сколько себя помнил. Колодец был одновременно и его тюрьмой, и его домом. Каменные стены не располагали к уюту, каменное дно служило жесткой, но единственной постелью. Стальные когти зверя отточились до бритвенной остроты за время сидения в колодце, а его огромные черные глаза практически сливались с колодезной темнотой. Иногда зверь поднимал лапу и проводил когтями по стене, оставляя в камне глубокие царапины и высекая искры. Просто так, чтобы хоть как-то разнообразить свою жизнь вне приказов.

А приказы всегда были одинаковы – прийти к очередному человеку и сжать его сердце своими когтями. Или горло, не суть важно. Что будет с человеком дальше – зверь не знал заранее никогда. Может быть, умрет. Может быть, будет жить. Зверь никогда не мог заранее предсказать, чем для очередного человека обернется его, зверя, визит.

Зверя зовут Отчаяние.

Приказ, всегда один и тот же, исходил от разных «приказчиков». Иногда это бывала Ложь, яркая и привлекательная издалека, и отвратительная вблизи. Ее потрескавшийся грим, фальшивые драгоценности, накладные лица и приторный голос всегда вызывали у Отчаяния неистовое желание побыстрее сделать все, что она хочет, чтобы больше никогда ее не видеть.

Иногда это бывала Болезнь. Старая, сморщенная, с трясущимися руками и дряблым голосом. Ее приказы зверь исполнял с точностью, стараясь не задеть никого лишнего, дабы не дать этой твари лишний повод для радости.

Также приказывать время от времени приходила Потеря. Она всегда приходила вдвоем со Смертью, но говорила одна. Смерть просто стояла всегда у нее за плечом, кивая при каждом слове. Отчаяние ненавидел ее приказы, но ослушаться не мог.

Некоторых из тех, кто пытался приказывать, зверь попросту игнорировал. Липкого Страха, глупую Несчастную Любовь, наглое Непонимание он просто, как говорится, «в упор не замечал», ровно до тех пор, пока они не приводили кого-то из тех, кто Имел Право Приказать.

На это раз они явились вместе – Потеря со своей вечной спутницей, и Болезнь. Они принесли очередной приказ, а вместе с ним образ человека, которого предстояло найти Отчаянию. Зверь в мгновение оказался наверху, и внимательно рассматривал образ. Сильный человек, умный, талантливый. Зверь как будто очутился с ним рядом в его доме, разглядывая все вокруг.

Человек стоял у камина в гостиной, разглядывая фотографию в траурной рамке. На фотокарточке навсегда улыбались его жена и дочь, которых не так давно Потеря со Смертью забрали к себе. Человек тыльной стороной ладони коснулся фото, и вдруг согнулся в приступе кашля, пытаясь зажать себе рот. Когда он выпрямился, на ладони его остались капли крови. Стоящая рядом со зверем Болезнь довольно потирала руки.

«Ты все понял, Отчаяние? Ступай!» – и зверь побрел от своего колодца в сторону людского жилья. В этот раз ему совершенно не хотелось ускорять шаг и уж тем более, переходить на бег. Он шел по выжженной земле, цокая по редким камням стальными когтями, и размышлял. Он старался понять, почему все именно так устроено – неужели тем, кто вершит судьбы Вселенной, мало того, что с людьми и так случается? Зачем еще посылать его? Зачем он вообще нужен в этом мире, где и без того достаточно горя, бед и зла?

Зверь никогда за всю свою жизнь не стремился задумываться над этим. Наверное, ему просто было не до того. Но в этот раз, бредя по земле мертвой к земле живой, он очень крепко задумался. Выйдя на границу мертвого и живого, он сел на землю, и задрал морду к небу. Если он умел – он бы спросил у неба, почему все именно так. Но Отчаяние никогда ни с кем не разговаривал. И уж тем более никогда и ни у кого ни о чем не спрашивал. И в это раз он тоже не спросил, он просто смотрел на звезды над живой землей, и молчал. И только из его огромных черных глаз медленно скатилась на мертвую землю единственная слеза…

За его спиной раздался шорох крыльев. Зверь обернулся, и увидел огромного, красивого грифона. Грифон был золотистый и белокрылый, а изумрудные орлиные глаза лучились добротой.

– Здравствуй, Отчаяние. Я к тебе, можно?

Зверь не ответил. Грифон, похоже, этого и не ждал. Он просто подошел к зверю, сложил на спине ослепительно-белые крылья и уселся рядом.

– Ты прости, что я без приглашения. Просто я летел мимо, увидел тебя и понял, что тебе очень плохо. Я поэтому и спустился – может быть, помочь чем смогу?

Зверь помотал лобастой головой. Потом внимательно посмотрел на грифона, и лег на землю, положив голову на лапы. Ему очень захотелось рассказать случайному собеседнику, как он устал. Устал видеть глаза своих жертв, устал выслушивать и исполнять жестокие приказы, устал сидеть в своем глубоком колодце.

Как противно идти по мертвой земле, как невозможно грустно никогда не видеть над своим жилищем света звезд, как больно чувствовать чужое сердце в когтях.

А еще Отчаяние очень хотел бы рассказать грифону, как ему не хочется сегодня выполнять приказ. Насколько ему симпатичен этот человек, чья жизнь пронеслась у него перед глазами в момент получения приказа. Как ему, зверю Отчаянию, всей душой хочется, чтобы у человека этого не кончались силы – обо всем этом Отчаяние очень захотел рассказать грифону, но говорить он не умел. Поэтому зверь просто посмотрел в его глаза, долгим немигающим взглядом. И еще Отчаяние не смог сдержать вторую слезу. Она пробежала по жесткой, черной шерсти на морде, и бросилась на мертвую землю, стремясь своей короткой сутью хоть немного оживить сухую, потрескавшуюся дорогу.

Грифон кивнул, словно прочитав его мысли. Встал, прошелся перед зверем туда-сюда, сел, обвил длинным хвостом лапы. Расправил крылья, затем медленно их сложил. Еще раз встал, глубоко вздохнул…

– Ты знаешь… Я, наверное, смогу тебе помочь. Только ты должен сам понять, чего ты больше всего хочешь. А я… А я могу исполнить твое желание. Только одно, и самое заветное, поэтому ты просто постарайся понять, чего же ты действительно хочешь. А я исполню. Честно, исполню. Любое… Я умею…

Зверь впился взглядом в грифона. Потом опять посмотрел на небо, в самые глаза звезд, и перевел взгляд обратно. И – первый раз в жизни – заговорил, низким, рокочущим голосом:

– Знаешь, я хочу больше не быть один. Мне нужен соперник, который мог бы опередить меня на каждом моем пути по приказу. И чтобы этот соперник мог принести человеку всё то, что забираю у него я. Или дать ему силы пережить мой визит. Я этого очень-очень хочу. Сможешь?

Грифон вскочил на все четыре лапы, и радостно кивнул – смогу! Золотистый его мех начал светиться как будто изнутри. Он взмахнул крыльями, взмыл над землей и прокричал зверю, уже кружа над ним:

– Тогда поспеши, чтобы все было честно!

Отчаяние встал, и побежал прочь от мертвой земли к человеческому жилью. Поначалу он оглядывался на грифона, но потом перестал, не выдержав нарастающего сияния грифоновой шкуры.

К дому его нынешней жертвы уже спускалась с небес прекраснейшая птица – Надежда. И Отчаяние понял, что опоздал. Тогда он улыбнулся, поняв, что теперь он будет не один…

А высоко в небе над мертвой землей грифон по имени Мечта сгорал, исполнив то единственное желание, ради которого жил…

2007